Самое сильное заклятье - Лайон Спрэг де Камп

Они устояли. Перед самыми копьями лошади с громким ржанием встали на дыбы, раненые начали падать и биться на земле… А потом вся огромная масса потекла вправо и влево, развернулась и помчалась назад.

Пэдуэй с шумом выпустил из груди воздух. Он мог сколько угодно учить своих людей, что коннице не прорваться через плотные ряды копейщиков, но в глубине души сам в это до сих пор не верил.

Затем произошло ужасное. Копейщики, увидев, что враг обращен в бегство, сломали строй и на своих двоих пустились в погоню, неуклюже переваливаясь в тяжелых доспехах. Бдительный Иоанн направил на запыхавшуюся толпу отряд кирасиров, и вскоре все поле было усеяно трупами готов.

Пэдуэй взревел от ярости и бессилия – это была первая серьезная потеря. Он схватил Тиридата за воротник, едва не удушив при этом, и заорал:

– Найди Гударета! Пусть пригонит пару сотен крестьян. Я поставлю их в строй!

Линия защиты была угрожающе тонка, а сократить ее, не оголив лучников и конницу, Пэдуэй не мог. Однако кавалерия Иоанна устремилась во фланги на лучников; те спокойно отошли на крутой берег реки, в то время как атаку врага с успехом отбила конница Пэдуэя.

Наконец появилось подкрепление из крестьян, подгоняемое грязными, изрыгающими проклятия готскими офицерами. Мост был усеян брошенными во время панического бегства копьями; ими-то и вооружили рекрутов, поставив затем в первую линию, для надежности усиленную кадровыми солдатами.

Теперь – еще какие-нибудь полчаса, и удастся спокойно переправить войска на другой берег без давки и резни…

Кровавый Иоанн не дал желанной передышки. Два больших конных отряда ударили по готской кавалерии.

В тучах пыли и суматохе сражения Пэдуэй не мог разглядеть в точности, что происходит. Но, судя по стихающему лязгу мечей, его людей оттесняли. Затем на лучников устремились кирасиры. С минуту они осыпали друг друга стрелами; потом готы не выдержали и побежали к реке, пытаясь перебраться вплавь.

Наконец, рыча как львы, в атаку пошли ломбардцы и гепиды. Сейчас уже не было лучников, которые могли бы замедлить их галоп. Грозная масса длинноволосых дикарей, потрясающих огромными топорами, на огромных конях неумолимо надвигалась, будто поток лавы.

Пэдуэй чувствовал себя натянутой скрипичной струной, которая вот-вот лопнет.

В рядах вокруг него забурлило движение. Вместо спин солдат Мартин увидел искаженные лица. Крестьяне бросали оружие и, выпучив глаза, не разбирая пути, рвались к берегу. Под напором тел Пэдуэй упал, извиваясь, как форель на крючке, и все думал, когда же вместо ног итальянцев по нему пройдутся копыта вражеских коней. Итало-готское королевство обречено, все его усилия пропали даром…

Девятый вал схлынул, шум утих. Пэдуэй кое-как поднялся, машинально отряхиваясь и озираясь по сторонам. Тяжелой византийской кавалерии видно не было. Вообще ничего не было видно – такая стояла пыль. Только откуда-то спереди доносились крики и звон клинков.

– Что происходит? – заорал Пэдуэй.

Никто ему не ответил. Окружавшие его готы растерянно вглядывались в клубы непроницаемой пыли. Мимо, словно рыбы в мутном ручье, пронеслись несколько лошадей без всадников.

Затем возник ломбардец, бегущий на них со всех ног. Пока Пэдуэй гадал, не лунатик ли это, вздумавший единолично расправиться с остатками готской армии, ломбардец остановился перед копейщиками и вскричал:

– Armaio! Пощады!

Готы оторопело переглянулись.

Потом из пыли вышли еще несколько дикарей; один из них вел за собой лошадь. Все дружно взмолились:

– Armaio, frijond!

За ними появился роскошный имперский кирасир на коне, истошно вопивший на латыни:

– Amicus!

А затем пошли косяком – поодиночке и целыми группами, конные и пешие, германцы, славяне, гунны, анатолийцы…

Расталкивая византийцев, к ошеломленным копейщикам подъехал большой отряд, над которым развевался готский штандарт. Пэдуэй увидел знакомую высокую фигуру и из последних сил прохрипел:

– Велизарий!

Фракиец спрыгнул с коня, подбежал к Пэдуэю и схватил его руку.

– Мартинус! В этой пыли тебя сразу не узнать!.. Я боялся, что мы опоздаем. Скакали во весь опор с самого рассвета. Ударили в них с тыла, и… Кровавый Иоанн у нас; твой король Урия жив и здоров, все в порядке. Что будем делать с пленниками? Их здесь по меньшей мере тысяч двадцать или тридцать…

Пэдуэй покачнулся:

– Собери и устрой какой-нибудь лагерь… Мне наплевать. По-моему, я сейчас рухну от усталости.

Через несколько дней, уже в Риме, беседуя с Мартином один на один, Урия медленно говорил:

– Да, кажется, я тебя понимаю. Люди не будут сражаться за правительство, которое ненавидят. Но сможем ли мы компенсировать убытки всем тем верным землевладельцам, чьи колоны отпущены на волю?

– Поднатужимся и выплатим за несколько лет, – ответил Пэдуэй. – Не зря же мы ввели налог на рабов.

Мартин не пояснил, что он надеялся путем постепенного увеличения указанного налога сделать рабство экономически невыгодным. Даже для гибкого и восприимчивого ума Урии такая идея могла оказаться чересчур радикальной.

– Лично у меня нет возражений и против твоей новой конституции, которая ограничивает королевскую власть. Я – воин и с радостью предоставлю возможность заниматься гражданскими делами другим. Однако как поведет себя королевский совет?

– Согласится. Они давно уже кормятся практически из моего кармана. К тому же я показал им, что без телеграфа мы никогда не смогли бы уследить за передвижениями Кровавого Иоанна, а без печатных станков – столь быстро и широко организовать сопротивление колонов.

– Так, что у нас еще?

– Надо написать учтивое письмо королям франков: мол, не наша вина в том, что бургундцы предпочли правление готов, но отдавать обратно земли Меровингам мы не намерены. Кроме того, следует договориться с королем вестготов об оснащении в Лиссабоне наших кораблей для плавания через Атлантику. Кстати, он назвал тебя своим преемником, так что после его смерти остготы и вестготы снова сольются в единое государство… А мне придется ехать в Неаполь: объяснять кораблестроителям, как строить приличные шхуны. Прокопий поедет со мной; ему нужно обсудить кое-какие детали из курса истории, которую он будет читать в нашем новом университете.

– Почему ты так настаиваешь на этой атлантической экспедиции, Мартинус?

– Все очень просто. У меня на родине многие услаждают себя втягиванием дыма тлеющей травки под названием «табак». Это довольно невинный порок, если знать меру. А табак растет пока лишь по ту сторону Атлантики.

Урия зычно расхохотался:

– Ладно, мне пора. Да, между прочим, я хотел бы прочитать письмо Юстиниану, прежде чем ты его отправишь.