Заградотряд - Сергей Михеенков

Обершютце Отто Зигель бежал по болотистой лощине. То, что ему удалось пережить, казалось невероятным. Два дня назад в пойме при атаке на деревню убиты Штейгер и Зибкен. Их тела даже не удалось вынести и похоронить хотя бы с элементарными почестями, подобающими их смерти. Их, видимо, забрали санитары или похоронная команда. Но вначале, конечно же, обшарили русские. Забрали рюкзаки, оружие, ремни, вывернули все карманы, стащили сапоги. Но похоронили их, должно быть, всё же на воинском кладбище, в индивидуальных могилах, как это делалось до Смоленска и после Смоленска. А Хорст остался лежать в лесу на территории контролируемой иванами. И Хорст, и абверовцы. И этот, фон Рентельн, который часто разговаривал по-русски. Его, конечно же, убьют. Тот одиночный выстрел из винтовки…

Вдвоём было бы выбираться из этой львиной пасти куда легче. Зигелю сожалел о гибели бранденбуржца. При всём высокомерии этих мясников и костоломов в решительную минуту фон Рентельн поступил как настоящий товарищ. Но Зигель уже ничего не мог для него сделать. Если бы в тот момент у него в руках оказался его верный Schpandeu, он, наверное, смог бы отогнать иванов и рассеять их по лесу. Тогда бы никто из их группы не погиб. Но русские начали стрелять так неожиданно и так метко, что в один момент вся группа оказалась выбитой, почти все лежали на земле в лужах крови. Пули попадали исключительно в голову, не оставляя никакого шанса. Кто эти люди, которые подкараулили их в этом лесу? Наверное, такие же, как бранденбуржцы. Ведь у иванов тоже есть свои спецподразделения. Так стрелять из винтовки… Так стрелять может только хорошо обученный и опытный снайпер. Зигель так и не увидел, кто в них стрелял. Было такое впечатление, что стрелял весь лес, обступивший их со всех сторон. Но это был не лес, а человек. Русский. Иначе бы лес его добил. Хотя бы и здесь, в овраге…

Зигель перебегал от дерева к дереву. Он старался передвигаться как можно тише и незаметнее. Руки и лицо он поранил, когда продирался сквозь заросли жимолости и диких яблонь. Саднило под мышкой. С каждой минутой боль там становилась всё сильнее, и вскоре стала неметь левая рука. Поднимать её, чтобы отвести от лица ветки деревьев и кустарников, становилось всё труднее. Он расстегнул шинель и сунул руку под мышку. Так и есть, липко и мокро. Вытащил руку – кровь. Но пуля прошла по касательной, лишь только задев кожу и мышечную ткань. Останавливаться для перевязки он не мог. Во всяком случае, пока ему казалось это и лишним, и опасным. Надо бежать, туда, на запад. Выходить из расположения русских как можно скорее, пока они не перекрыли все выходы. Хотя вряд ли они заметили, что один из группы ушёл.

Зигель снова с теплотой вспомнил бранденбуржца, который прикрыл его отход и в сущности подарил ему жизнь ценой своей собственной. Кто и когда сможет оценить это? Понять высоту душевного порыва солдата на войне может только солдат. Только солдат…

Он переложил из левой руки в правую парабеллум. В здоровой руке пистолет заметно полегчал. «Если придётся стрелять, – подумал Зигель, – пистолет придётся взять в левую». Он был левша.

Сколько он бежал по лесу, неизвестно. Чувство пространства, как и чувство времени, исчезли. И он вдруг остановился в ужасе: а не заблудился ли он, не сбился ли с нужного направления, и не уходит ли он на восток или в сторону? «Пожалуй, так я окажусь в Москве раньше своего полка, – с горькой иронией подумал он, – и тогда уж мне точно обеспечен Железный крест и отпуск домой».

Железный крест…

Отпуск на родину…

«Интересно, – подумал Зигель, – а иваны тоже получают отпуска на родину?»

Впереди показалось поле. С открытого пространства повеяло влажным ветром. Показалось, что там разговаривают. Ветер доносил голоса. Кто? Свои? Иваны?

Зигель свернул в ельник, затаился, прислушался. Нет, никаких голосов. Только птицы возились в кустах орешника. Дрозды или сойки. «Как хорошо птицам», – подумал Зигель. Он сел под огромную ель, нагрёб сухой бурой хвои, пахнущей йодом и окислившейся медью, как пахнут стреляные гильзы в старом сыром окопе, и закрыл глаза. Усталость придавила его к земле. Единственное, на что хватило сил, он сделал с большим трудом, в несколько приёмов – подтянул к животу колени и сунул за пазуху руку с парабеллумом.

Проснулся он от рёва моторов. Танки! Чьи? Наши! «Конечно же, наши!» – понял Зигель, уже явственно узнавая работу моторов Т-III и Т-IV.

Младший лейтенант Старцев перебегал от ячейки к ячейке.

– Огонь по пехоте! Всем стрелять! – кричал он. – Всем вести огонь!

За те недолгие часы знакомства со взводом он успел понять, что бойцы ему достались хорошие. Стреляли они тоже метко, боеприпасы расходовали экономно и только в цель. Вот только русского языка почти никто из них не знал.

Перед боем сержанты, командовавшие отделениями, что-то сказали бойцам. Что именно, младший лейтенант понял уже во время боя.

– Делай, как русский командир, – перевёл команду сержантов один из бойцов, который хорошо знал русский язык и которого взводный держал при себе связным.

Три танка при поддержке пехоты атаковали стык четвёртого и третьего взводов. Старцев хотел было послать связного к командиру роты и запросить разрешение на отход. Потому что, если немцы отрежут взвод, то, прижатый к болоту, он тут же окажется под угрозой изолированного уничтожения. Но тут же передумал: командир роты и без него видит, что происходит перед обороной роты, и в случае необходимости сам пришлёт связного с приказом на отход. Или подаст сигнал.

Отход же четвёртого взвода под огнём противника грозил многими неприятностями. Во-первых, уже поздно. Немцы тут же погонят их и на плечах ворвутся в расположение. Во-вторых, дрогнет нестойкий третий взвод. Увидят, что соседи справа отходят, и побегут сами.

– Стоять там, где стоишь! – подбадривал младший лейтенант Старцев своих бойцов.

Он перемещался по траншее с самозарядной винтовкой СВТ, отдавал короткие распоряжения, которые зачастую сводились к одному: «Держаться!» – становился рядом с ячейкой, делал несколько выстрелов и шёл дальше.

Когда начался миномётный обстрел, он понял, что немцы окончательно определили очертания обороны роты, в том числе и его взвода, и теперь прибегнут к своей излюбленной тактике: начнут выкуривать окопавшихся артиллерийским и миномётным огнём, сосредоточив его в месте прорыва. Значит, местом прорыва выбрана оборона четвёртого взвода.

– Убрать оружие! – скомандовал он. – Всем – в окопы!

Якуты точно исполнили приказ. Только несколько бойцов некоторое время ещё маячили над брустверами, посылая в сторону залёгших немецких пехотинцев редкие выстрелы. Вскоре и их заляпанные грязью каски исчезли в ячейках. И Старцев дрожащими пальцами открыл пачку папирос, вытащил одну, размял и закурил. Миномёты выкладывали мины парами, очень плотно и точно. Фонтаны взрывов так и наскакивали на линию окопов. «Под таким огнём никакой связной не проскочит», – подумал Старцев. Папиросу докурить он не успел.