Дом на краю ночи - Кэтрин Бэннер

Мария-Грация смотрела в мутные глубины limoncello.

– Но вы не знаете наверняка, – сказала она наконец.

– У него слабые икры его отца, cara. Такие же жестокие запоры каждые две недели. Когда с севера дуют сырые ветры, они оба мучаются от болей в коленях, в одном и том же месте. Я наблюдаю за ними обоими двадцать восемь лет. Я в этом уверена.

– Но вы не можете знать наверняка, – настаивала Мария-Грация.

– Нет, – сказала Кармела. – Не могу.

Мария-Грация молчала.

– Пожалуйста, cara, дай моему мальчику надежду, иначе он уедет. Я это знаю. Он уедет и оставит меня в полном одиночестве, и единственной компанией для меня на этом богом забытом острове останется мой проклятый муж.

– Вы не можете приказать мне полюбить его, прямо вот так! – воскликнула Мария-Грация. Бульдожья хватка графини и ее отчаяние напугали девушку.

– Нет-нет, синьорина Эспозито. Никто не приказывает тебе, я не это имела в виду. Но ты же можешь дать ему ответ? Дай ему ответ в конце лета, когда ты все обдумаешь. Скажем, шесть или восемь месяцев – десять, если угодно! Думай столько, сколько тебе надо, позволь ему ухаживать за тобой, навещать тебя…

– Нет! – отпрянула Мария-Грация. – Я не хочу, чтобы он меня навещал, я не хочу, чтобы он за мной ухаживал. Хватит уже скандалов!

– Ну хорошо, я велю ему не приходить, пока ты все не обдумаешь. Столько, сколько надо, cara. Шесть месяцев, год! Я прикажу ему даже близко к тебе не подходить.

– А что, если я все-таки скажу «нет»?

– Он угрожает уехать, он уедет, мой единственный мальчик…

– Хорошо, хорошо, – согласилась Мария-Грация, которая поняла, что не вынесет еще одного приступа рыданий. – Я подумаю об этом. И дам ответ через шесть месяцев.

– Никому не говори, что я была здесь, – сказала Кармела. Она уже взяла себя в руки, превратилась в ту холодную статую, с которой Мария-Грация встречалась только на расстоянии – когда та стояла одиноко во время фестиваля, одетая в платье, купленное до первой войны, с вечной вуалью на лице.

– Я никому не скажу.

– Когда-нибудь, через много лет, когда меня уже не будет… – пробормотала Кармела.

– Я не скажу.

Кармела сжала ее кисть холодной рукой:

– У тебя доброе лицо, cara. Какое облегчение для меня рассказать об этом кому-то после всех этих лет, проведенных в пустых комнатах, без возможности с кем-нибудь поговорить. Ты дала мне надежду, потому что я вижу, что ты смогла бы полюбить его, cara. Скажи мне правду. Ты смогла бы.

– Да, – согласилась Мария-Грация. – Я смогла бы.

Кармела в последний раз сжала ее руки. Кожа у нее была гладкой, как у ребенка, ни намека на мозоли, такое достигается, только если всю жизнь проводишь в белых перчатках. И она ушла. У Марии-Грации кружилась голова. Пока графиня пересекала площадь, ей казалось, что эта встреча ей просто приснилась. На площади вновь было тихо. На террасе тени от пальмы беспокойно двигались по плиткам пола, напоминая стрелки солнечных часов, из щелей выползали ящерицы погреться на солнышке.

Но, занимаясь утренними делами – включая кофемашину, поднимая жалюзи, расставляя стулья, – Мария-Грация все не могла успокоиться. Почему эта Кармела считает, что она ей что-то должна? И почему она, Мария-Грация, должна хранить секреты всех окружающих? Что они все от нее хотят? Все эти люди с их постыдными поступками, бегающими глазами? Зачем они вываливают на нее неприятности, которые произошли еще до ее рождения?

И все же она переживала за лишившегося сна, страдающего Андреа, как когда-то переживала за Роберта. Была ли это любовь или только жалость? Она не могла любить Андреа так же, как любила Роберта, она исчерпала свою способность любить столь безоглядно. Но все же. Роберт исчез, а Андреа рядом, умирает от любви к ней. Никто еще не оказывал ей подобной чести. Для Тото и вдовца Дакосты она была лишь кандидаткой в жены, легко заменяемой. Может, и Роберт давно заменил ее какой-нибудь английской девушкой, довоенной зазнобой? Но не Андреа д’Исанту.

Нежность вскипала в ней, когда она думала про его искалеченную ногу, вспоминая при этом свои собственные слабые ноги, свою давнюю хромоту. С юности у них было много общего, решила она: у обоих не было друзей, оба они жгучие брюнеты, оба одиноки, любят учиться, оба отличники. Будучи на четыре года моложе, она все время наступала ему на пятки, и, после того как она обогнала своих сверстников, учитель достал из шкафа табели Андреа для сравнения.

«Так, Эспозито, давай-ка посмотрим, как д’Исанту написал эту контрольную», – говаривал профессор Каллейя. Учитель все время сравнивал ее средний балл с баллами Андреа. К его последнему году в школе она обогнала его. Когда об этом сообщили Андреа, он лишь чуть улыбнулся, склонив голову набок. Она посчитала этот жест не слишком великодушным. Он мог бы снизойти и пожать ей руку. А может, то было особое отношение, такое же, как в тот день, когда он, дрожа, вложил ей в руку цветок?

В конце лета она даст ответ. Но до тех пор она постарается, изо всех сил постарается выкинуть из головы их обоих – и англичанина, и сына il conte.

В те дни и сам остров пребывал в беспокойном, неустойчивом состоянии. Кастелламаре некогда был вулканом. Хотя жители острова это знали, но он так долго не просыпался, что они частенько забывали о вулканической природе своего дома. Однако порой остров вел себя странно, ненавязчиво напоминая о своем прошлом. Раз или два в десять лет в земле открывалась дыра, из которой вырывалась струя дыма, обжигавшего росшие по соседству плющи или оставлявшего от какой-нибудь горной козы кучку обугленных костей. А то в море под скалами вдруг принималась бурлить горячая струя, движимая неведомой силой. И если опустить голову под воду, то можно увидеть полоску пузырьков, что вырывались из самого чрева острова. Но эти явления никого не удивляли. В конце концов, остров славился своими чудесами.

Сам вулкан ни разу не извергался. Его кратер находился где-то рядом с виллой il conte, но иногда он перемещался, посылая толчки и дрожь. Такое случилось и в 1949-м. В январе в потолке «Дома на краю ночи» образовалось несколько трещин. В марте, если лечь на пол и прижать ухо к каменным плиткам, можно было услышать утробное урчание, исходившие из земных глубин. Об этом с восторгом сообщала Кончетта, морской звездой распластавшаяся на полу и шикавшая на каждого, кто мешал ей слушать.

– Мария-Грация, землетрясение! – в упоении объявила она. – Начинается!

Эта девочка по-прежнему испытывала опасную тягу к хаосу и разрушению.

– Святая Агата бережет нас от землетрясений, – охладил ее пыл Риццу. – Слишком я стар для таких фокусов.

И он попытался запугать Кончетту страшными сказками об ужасном землетрясении в далеком прошлом, когда на острове были разрушены до основания все постройки, кроме «Дома на краю ночи», фермы старого Маццу и виллы il conte. Огромные приливные волны от берегов Сицилии достигли острова, и тогда жители, как в легенде о Ное и его сыновьях, спасались на холме.