Притчи, приносящие здоровье и счастье - Рушель Блаво

– Это все твое, Саид, отец твой умер и велел свой зеленый дворец передать тебе. Живи теперь здесь, будь хозяином.

Сказав это, седовласый старец ушел и больше никогда не возвращался. А маленького сироту-Саида окружили своей заботой добрые слуги и своим вниманием строгие учителя. Так с той поры и жил Саид в зеленом дворце – рос, взрослел, набирался ума-разума: от учителей своих строгих научился Саид читать на нескольких языках, научился рисовать и играть на нескольких музыкальных инструментах, научился различать на небе ночном звезды и созвездия, научился понимать многие законы природы, освоил математику и игру в шахматы, освоил даже химию. Стал Саид в итоге одним из образованнейших и умнейших людей своего времени. Хотел Саид узнать побольше о своем отце – том самом, что завещал ему этот чудесный дворец и все это окружавшее Саида с детства богатство, да только ни слуги, ни учителя ничего сказать не могли, потому что ничего не знали. Седовласый же старец, который, возможно, и знал что-то, с той самой поры, как привел маленького Саида в зеленый дворец, никогда больше не появлялся. С годами Саид оставил попытки найти родственников, а просто жил в своем дворце: слушал дивную музыку, любовался картинами и скульптурами, павлинами и фонтанами, много читал, сам сочинял, ставил химические опыты, играл со слугами в шахматы… Так шли за днями дни, проходили недели, пролетали месяцы и даже годы. По-прежнему молод был Саид, по-прежнему полон энергии и сил, по-прежнему умел делать все то, чему научили его строгие учителя, по-прежнему был богат, но только что-то такое стало закрадываться в душу Саида, что сам он объяснить не мог. Просто заметил вдруг юноша, что музыка, исполняемая индийским оркестром, уже не так радует его слух, как раньше; что картины европейских мастеров и северные скульптуры не радуют взор; что даже чтение и сочинение уже не доставляют прежнего счастья. Стал даже дворец зеленый тяготить Саида. Чаще начал юноша выходить за пределы дворца, бродить по городу, по песчаным барханам, что со всех сторон город окружали; стал частым гостем на базаре, где торговцы наперебой предлагали свой товар, привозимый с самых разных краев необъятной нашей Земли. Недостатка в деньгах Саид не знал, а потому без труда мог бы купить что-то, что ему бы понравилось.

Однако ровным счетом ничего в этом многообразии Саида не интересовало. Точно так же, как не интересовало его теперь все то, чем заполнены были залы его зеленого дворца. Да, так оно порою случается, что человек, у которого есть все и даже, может быть, больше, чем все, вдруг в какой-то момент утрачивает интерес к чему бы то ни было, напрочь теряет жажду познания или обретения ценностей, становится равнодушным ко всему, что только есть в этом мире. Такого человека уже не привлекает все то, что еще недавно казалось таким заманчивым; не тянет к себе и новое, что могло бы раньше даже не просто заинтересовать, а на какое-то время даже стать чуть ли не смыслом жизни.

Короче говоря, Саидом полностью овладело равнодушие ко всему. К примеру, в прежние времена Саид очень любил общение с другими людьми – со слугами у себя во дворце, со строгими учителями своими, с прохожими, проезжими на городских улицах, с торговцами на базаре, даже, за неимением лучших собеседников, мог раньше Саид разговаривать с павлинами у себя в саду, с фонтанами и даже с деревьями и цветами, что в изобилии окружали зеленый дворец во всякое время года. Но то было раньше, теперь же Саид стал избегать любого общения, стал тянуться к одиночеству. Однако и наедине с собой не находил душевного равновесия. Чуть ли не любимыми словами, которые ныне Саид почти все время повторял самому себе, стали слова «Все равно». Увидит картину, которая прежде казалась такой прекрасной, посмотрит на нее да только рукой махнет и скажет: «Все равно». Услышит музыку, книгу с полки достанет, начнет сам что-то писать или опыт химический ставить, глянет на звездное небо, расставит на доске шахматные фигуры… Но не проходит и минуты, как машет Саид рукой и произносит все то же самое: «Все равно». И с каждым днем, да что там говорить – с каждым часом делался некогда добрый и общительный юноша Саид все равнодушнее и равнодушнее, лицо Саида делалось все грустнее, ничто уже не могло его порадовать, буквально на все, что только происходило, махал Саид рукой и говорил свое излюбленное «Все равно».

И вот как-то раз с отсутствующим взглядом, который теперь стал завсегдатаем на лице Саида, с опущенными руками и повесив нос, бродил Саид по базару – только бросал взгляд на тот или иной товар, хвалимый каким-нибудь бойким торговцем, да тут же махал рукой и говорил: «Все равно». Поначалу в своем равнодушии даже не заметил Саид, как до рукава его халата кто-то дотронулся. Но прикосновение повторилось, и только тогда юноша остановился и посмотрел на того, кто это до него дотронулся: перед Саидом стояла девочка-нищенка.

– Добрый юноша, – ласковым голосом проговорила девушка, – дай мне хотя бы маленькую лепешку, а то не ровен час умру я с голоду.

Саид уже было хотел исполнить просьбу нищенки и дать ей то, что она просит, но тут вновь волна равнодушия накатила на юношу. Махнул тогда Саид рукой и вслух сказал: «Все равно». Развернулся и пошел дальше по базару, уже даже не бросая взгляд свой на выставляемый товар. Девочка же нищенка осталась стоять между торговыми рядами, покачиваясь от голода. По щеке девочки бежала слеза.

Саид же в беспредельном равнодушии своем брел дальше по базару, пока не набрел на самую страшную его часть – на ту, где шла торговля живым товаром, торговля людьми. Равнодушными глазами скользил Саид по закованным в цепи и связанным веревками рабам, как вдруг взгляд юноши невольно остановился на одном мальчике. Что-то в этом мальчике показалось Саиду близким. Но что? Первым порывом было вынуть из кошелька несколько золотых монет, каковых там было много, и выкупить этого мальчика, чтобы тут же отпустить его на свободу. Уже полез за кошельком Саид, но тут рука его, потянувшаяся было к тому карману халата, где кошелек лежал, застыла в воздухе. Потом эта же рука совершила взмах, насквозь пронизанный равнодушьем, а вслед за этим взмахом последовало такое уже знакомое и такое холодное «Все равно». И после этого пошел Саид прочь от невольничьего рынка, а мальчик смотрел Саиду вслед грустными глазами, как давеча смотрела девочка, которой Саид не дал лепешку. «Все равно, – размышлял Саид, – даже спасая одну нищенку от голодной смерти, не сделаешь всех людей в мире богатыми. Все равно, выкупив из рабства одного несчастного мальчика, не сделать так, чтобы в нашем мире совсем не осталось рабов. Все равно…» Тут размышления Саида, уже выходившего с базара, прервала какая-то старуха. Ничего не говоря, старуха взяла юношу за руку и пронзительно посмотрела в Саидовы глаза. Взгляд старухи был столь ярким, что Саид невольно опустил веки, а потом и отвернул голову от старухиных глаз. «Чего ей надо?» – подумал Саид. И уже было собрался спросить у старухи, в чем та испытывает нужду, уже хотел помочь ей, однако вновь, как и всегда теперь, сказал себе: «Все равно». А сказав так, вырвал руку свою из руки старухи да и пошел своей дорогой.

А старуха, подобно девочке-нищенке и мальчику-рабу смотрела Саиду вслед. Смотрела и уже не сдерживала бегущие из глаз слезы. Равнодушный же ко всему Саид по мере приближения к зеленому дворцу своему уже даже и стал забывать про свои встречи на рынке, про девочку, мальчика и старуху, как вдруг остановился и замер как вкопанный. Равнодушья Саида и след простыл, когда увидел юноша, что на том месте, где еще утром стоял его зеленый дворец с картинами и скульптурами, с добрыми слугами и строгими учителями, где зеленел прекрасный сад с красавцами-павлинами и журчащими фонтанами, где разливалась прелестная музыка индийского оркестра, там теперь ничего этого не было, а только до самого горизонта, сколько хватало глаз, царил желтый песок да изредка прерывалась эта желтизна светло-зелеными островками саксаула.