Искусница - Елена Хаецкая

Мальчик действительно был голый и грязный, но признаки пола имелись в наличии, — их отсутствие было такой же иллюзией, как и все прочее.

— Что же это такое? — пробормотал Евтихий. — Что здесь творится?

Моревиль поднял к нему лицо.

— Теперь ты понял?

— Нет, — признался Евтихий. — Я ничего не понял. Кто он на самом деле такой?

— Сейчас выясним. Я знал, что его уродство — просто иллюзия. Такое здесь случается, — Моревиль низко наклонился над пленником. — Эй, очнись. Все кончилось, приходи в себя. Ну же!

Он встряхивал его и хлопал по щекам, пытался поить, брызгал водой ему в глаза. В конце концов парнишка тяжело вздохнул и заплакал.

— Ага, — сказал Моревиль удовлетворенно. — Ну вот, теперь можно и разговаривать. Давай-ка, Евтихий, тащи его в мою палатку.

Евтихий взвалил пленника на плечо и зашагал вслед за Моревилем. Гезира куда-то исчез, и большая часть толпы разошлась. Никому не было дела до существа, забитого возле столбов. И никто, кажется, не видел, что с этим существом происходило дальше.

В палатке было сыро и душно. Горела лампа. Женщина, которой хвастался Моревиль, куда-то подевалась. Моревиля это, впрочем, ничуть не занимало. Он кивнул Евтихию на расстеленное на досках одеяло:

— Клади его сюда.

— Это твоя постель?

— Моей подружки. Стану я свою постель пачкать!

Евтихий счел довод весьма здравым и уложил паренька на одеяла.

— Знаешь, как делать перевязки? — спросил Моревиль. — Обычно этим женщины занимаются, но они, безрукие коровы, на самом деле вообще ничего не умеют.

— Здесь не те женщины, — сказал Евтихий. — Здесь первые попавшиеся. Они не очень-то годятся для войны.

— А кто годится? — возразил Моревиль. — Нет на свете таких людей, чтобы годились для подобной жизни, не нарождаются. Тут все случайные. Воинов, таких, чтобы настоящие, — раз, два и обчелся. Гезира, например. Или ты. Или зеленоволосый…

Разговаривая, Моревиль не переставал возиться у себя в палатке. Вытащил откуда-то женское платье, быстро разорвал его на тряпки, кивнул Евтихию, чтобы налил теплой воды в кувшин.

— Я подержу, а ты перевяжи.

— Что с ним случилось? — спросил Евтихий, обматывая порезы на груди пленника тугой полосой. Особой надобности в повязке, как казалось Евтихию, не было, но коль скоро Моревиль приказал — спорить не хотелось.

— А, вот это-то самое странное… — сказал Моревиль. — И никогда ты к этому не привыкнешь. Вот все мы, которые сюда попали, — мы ведь не те, кем кажемся. Я был торговцем. Да? А похож я на торговца? Нет! Знаю, что не похож. Геврон тоже не себя не похожа, и ты наверняка другой, не тот, кем был наверху. Видел у Гезиры синие пряди в волосах? Ну так я готов на что угодно спорить, даже на мою палатку, что там, наверху, у него волосы нормального цвета. А здесь — такая вот штука.

— Но все же Гезира остался собой, — заметил Евтихий. — И ты, и я. Может, мы на себя и не похожи, но мы выглядим как люди.

— Это как кому везет, — понизив голос, проговорил Моревиль. — Соображаешь?

— Не вполне.

— Есть такие, кому совсем не повезло. Вообще никакого сходства с собой. Вот он, например. Ты же его видел — ну, до того, как его почти убили?

— Видел.

— И что это было?

— Какая-то… тварь, — вырвалось у Евтихия.

Он сразу же пожалел об этом слове, потому что поймал на себе взгляд парнишки. Тот явно пришел в себя и внимательно слушал разговор.

— Точно, тварь! — подхватил Моревиль, которого мало беспокоили чувства раненого. — Гнусная, отвратительная тварь! Ты видел, у него не было… даже этого самого… то есть ничего! Вообще без всего. Да? Не понять, мужчина или женщина. Да?

— Да, — нехотя подтвердил Евтихий. — Но почему он был такой? И голый?

— Ну, почему голый — объяснить нетрудно, с него ребята одежду всю сорвали, когда били, — сказал Моревиль. — А вот все остальное… И почему, спрашивается? Никто не знает. Я уже с такими вещами сталкивался. По опыту могу сказать: их нужно сильно ранить, почти убить, тогда проступит другая сущность. А пока оно, с позволения сказать, функционирует в нетронутом виде, на него и глядеть-то омерзительно. Им надо кровь пускать. А до смерти убивать не обязательно. Гезира руку не удержал. Гезира вообще плохо собой владеет, гордый слишком.

Мальчик приподнялся на локте и тихо спросил:

— А что случилось?

— Убить тебя хотели, — пояснил Моревиль весьма охотно.

— За что? — спросил парнишка и опять заплакал.

— Тут разные глупости творятся, — сказал Моревиль. — Ты не пугайся — главное. Тебя больше никто не узнает. Завтра встанешь и выходи без боязни.

— Они меня не тронут? — переспросил он.

— Нет.

— Почему?

— Я тебе уже объяснил, — сказал Моревиль. — Им гадость всякая мерещилась, а теперь тебе пустили кровь, и все кончилось. Ты — это ты. И для себя самого, и для них. Для всех. Теперь все позади. Понял? Теперь ты один из нас. Понял наконец?

Он глупо заморгал. Ничего он не понял.

Евтихий спросил:

— Чем ты занимался — там, наверху? До того, как все это с тобой случилось?

— Ходил за лошадьми.

— Как тебя зовут?

Юноша промолчал.

— Пусть поспит, — вмешался Моревиль. — Пойду-ка я отсюда. Душно в палатке. А снаружи — сыро. Вот и выбирай, что лучше.

— Я здесь посижу, — предложил Евтихий. Он почувствовал, как паренек коснулся его руки. Холодная влажная ладонь, неприятное ощущение. Но спасенный явно боялся, и оставлять его одного не хотелось.

— Посиди с ним, если хочешь, а надоест — выходи к костру. Нужно все-таки обдумать, как штурмовать крепость, — прибавил, обращаясь к Евтихию, Моревиль и выбрался наружу.

Полог упал. Евтихий повернулся к парню.

— Давай-ка поговорим начистоту. Кем же ты все-таки был? — спросил солдат. — Просто конюхом? Что-то мне не верится…

Паренек молчал.

— Как тебя звали? Неужели и этого не помнишь?

Ответа не последовало.

Тогда Евтихий наклонился над ним и прошептал:

— Ты ведь был эльфом, да?

Он не ожидал, что спасенный ответит, но тот еле слышно выдохнул:

— Да.

Эльф — существо противоестественное, источающее резкий кислый запах. Так пахнет ушная сера.

Мало кто из троллей в состоянии долго выносить присутствие эльфа, поэтому от таких пленников стараются избавляться. Толку от этих неприятных существ — чуть. Ходят квелые да кислые, чахнут прямо на глазах, а едят, между прочим, как добрые работники! До последнего лопают в три горла, пока их ноги носят. И уже на смертном одре все равно продолжают вводить хозяев в убытки. Из чистой зловредности нрава. Любой тролль давно бы уже понял, что не приносит своему доброму хозяину пользы, и ушел с достоинством, а эти все цепляются за жизнь.