Император - Олег Кожевников

Подчинялся-то я подчинялся, но когда барона рядом не было, моё ничего не соображающее тело могло сотворить какую-нибудь глупость. Вот, например, когда мы только что подъехали к парадному входу в Зимний дворец и я выбрался из «Паккарда», то почему-то не сразу направился к широко распахнутым дверям с застывшими рядом с ними часовыми в парадной гвардейской форме, а повернулся к стоящему в отдалении народу и начал быстро-быстро выписывать рукой кресты. А когда попытался выкрикнуть лозунг – «победа будет за нами», – вставший передо мной Кац не дал этого сделать и буквально выдавил меня со столь понравившегося мне места. А потом ему на помощь пришёл барон Штакельберг, и они вдвоём всё-таки убедили оловянного солдатика выполнять вложенную в него программу. Этот киборг настроен был весьма доброжелательно и несколько раз порывался пожать руки понравившимся особам, но барон Штакельберг не давал мне уподобиться американскому президенту. А мне почему-то в некоторые моменты так этого хотелось. Вообще-то это восторженное, ничего не понимающее состояние для прохождения всех положенных этапов этого мероприятия было благом. Если бы не это состояние, я бы точно за этот день свихнулся. Нормальному неподготовленному человеку невозможно было чётко выполнить все предложенные бароном Штакельбергом действия. Но я всё-таки выполнил намеченный бароном обряд помазания и венчания на царство Михаила Второго. У Исаакиевского собора в семнадцать десять после окончания службы я уселся в «Паккард» уже в новом качестве – легитимного императора России.

Легитимность не изменила моего состояния – как был оловянный солдатик с холодным сердцем и равнодушием к окружающей обстановке, так и оставался. Не трогали меня ни восторженное поведение толпы, ни выправка гвардейцев, ни звуки артиллерийских залпов. А ведь именно в мою честь раздавались эти залпы. Только один раз в моей душе прорезался какой-то живой росток. Это когда я вышел из собора, подошёл к толпе, сдерживаемой гвардейцами, и стал бросать в неё подсунутые бароном Штакельбергом серебряные полтинники. Народ тогда смял гвардейцев и начал собирать эти деньги, а ко мне подбежала какая-то экзальтированная дама, бросилась на шею и буквально присосалась к моим губам. Максим и Силин еле смогли её от меня оторвать. Вот этот жаркий поцелуй и начал разрушать плод моего аутотренинга. Конечно, не сразу ко мне возвратились ощущения живого человека. Но когда мы вернулись в Зимний дворец на торжественный приём в честь коронации и наконец, от меня отстал барон Штакельберг, я начал оттаивать ещё быстрее. Уже появился вкус к жизни. Я начал совершать осмысленные действия и даже начал изредка шутить. А вершиной этой осмысленной деятельности явились две мои речи. Одна перед дипломатами, которые были приглашены на торжественный приём в Зимнем дворце, а вторая – перед наиболее важными представителями общественности, включая самых ярких депутатов Думы и редакторов крупнейших столичных газет. Перед иностранными дипломатами я подчеркнул преемственность власти и то, что война будет вестись Россией до победного конца. Впрочем, от нового императора, бывшего до этого генерал-лейтенантом, командиром корпуса, который блестяще провёл операцию по захвату важнейшего стратегического пункта – города Ковель, таких слов дипломаты ожидали. Но мой брат Николай Второй, с которым мы успели пообщаться ещё перед поездкой в Исаакиевский собор, посоветовал это заявить перед послами союзных государств. Оловянный солдатик, которым я тогда был, воспринял этот совет как руководство к действию. И при первой возможности выполнил это пожелание. Ведь ещё ночью я себе внушил, что если такие люди, как Кац, барон Штакельберг или Николай Второй во время церемонии скажут, что что-то требуется сделать, то этот совет на пользу дела и его требуется выполнить. Именно эти трое были кровно заинтересованы, чтобы церемония прошла гладко, без всяких срывов и проблем. Будучи даже в неадекватном состоянии, советы других людей я бы игнорировал. Совет выступить перед представителями общественного бомонда дал мне Кац. Он почувствовал, что я прихожу в норму и наступила очень удобная ситуация, чтобы Михаил Второй объявил свой первый указ монарха. И, конечно, он касался отмены сухого закона. Мы с Кацем долго над ним думали и готовили текст, так что я заучил его наизусть. Наверное, поэтому смог произнести довольно заковыристый текст перед большим скоплением народа. Как только я его озвучил, Кац махнул кому-то рукой, и в зал начали вносить подносы, заставленные бокалами с шампанским. К этому событию мой друг подготовился качественно, ведь кроме закупки спиртных напитков он организовал пропаганду шёпотом за отмену этого закона. И то, что царь своим первым указом должен дать право народу самому решать – пить или вести здоровый образ жизни. Мы с Кацем, были, конечно, за здоровый образ жизни, но из истории знали, что искусственным образом, через законы, заставить народ прекратить пить алкоголь невозможно. Эксцессы будут гарантированы – в России это крайнее озлобление народа, во многом благодаря которому большевики смогли прорваться к власти, и как умные люди отменили к чёртовой бабушке этот сухой закон, а в США это бутлегерство и усиление мафии, и в конце концов этот весьма легкомысленный закон был тоже отменён.

После обнародования первого указа Михаила Второго, Кац начал уламывать меня покинуть это сборище имперской элиты. Эффект от самовнушения и загона собственного я в глубину психики начал проходить, и личность Михася стала выползать наружу. И надо сказать, не лучшие мои черты. И в первую очередь начали играть гормоны. После отъезда из Петрограда на фронт у меня так и не было женщины. События так закрутились, что даже думать об этом было некогда, а тем более искать какую-нибудь пассию. Наверное, сейчас, когда психика и самоконтроль были ослаблены, гормоны стали диктовать стиль поведения. Я стал приглядываться к симпатичным женщинам и даже попытался начать фривольный разговор с одной из них. Но цербер Кац был настороже, тут же влез в разговор и всё мне испортил. А дама была весьма недурна и вроде бы игриво настроена. И как мне показалась, была бы не против оказаться в одной постели с новым императором. Как и присутствующие на приёме дамы, она была замужем, но её супруг (какой-то генерал) тут же исчез, как только я начал любезничать с этой «феминой». Муж-то растворился, а вместо него нарисовался Кац, который своим поведением нарушил мой элегантный план. И после этого пристал ко мне как банный лист со своими разговорами о долге.

Чтобы как-то обелить себя и объяснить свое, в общем-то, легкомысленное поведение, я с дури пожаловался своему другу на разболевшийся зуб, заявив:

– Что ты хочешь, Кац, – тут зуб разболелся, и я пытался беседой с симпатичной женщиной сбить боль. Сам же понимаешь, не имею я права на таком приёме ходить с перекошенной физиономией. Обязан всем улыбаться, хотя, если прямо сказать, готов разорвать половину присутствующих. Лучше уж прослыть ловеласом, чем злобным психопатом.

Зря я заикнулся о разболевшемся зубе. Кац был верен себе и тут же начал поучать меня, как нужно побороть зубную боль, не пытаясь заигрывать с присутствующими дамами. Которые разнесут сплетни о новом царе по всему Петрограду. Сначала Кац внимательно посмотрел на мою физиономию, а затем сказал:

– Лицо не распухло, а значит, действуем по моему методу. Сейчас идём в соседнее помещение – вон, видишь, дверь, из которой выходят официанты с подносами. Там есть лёд. Вот ты возьмёшь и разотрёшь кубик льда на тыльной стороне ладони в перепонке между большим и указательным пальцем. Зубная боль уменьшится наполовину: стимуляция нервов на этом участке руки блокирует болевые сигналы мозга.