Дожди над Россией - Анатолий Никифорович Санжаровский

отцепился.

И уже пешим порядком назад.

Коза моя жива, здорова. Лежит себе на дороге отдыхает. Только не блеет.

Я скок на неё и снова вперёд.

Впопыхах я чуть не влепился в надвигающийся автобус. Волоком почти тянется. Как разойтись? По самой крайке жмёшься. Нечаянно глянь вправо, в пропасть, можешь туда и слететь. Слева о плечо скребётся брюхатый автобусище. В страхе я немного прикрываю веки, мёртво держу руль… Педаль жалобно чиркнула по белому бетонному столбку…

Слава Богу, мы разминулись.

Но только вырвались из дождя, впутались в ливень.

На повороте рефрижератор. Повёртывается, как вол на меже. Между его лбом и скалой оконце с метр. Оконце сужается. Близко. Уже не остановиться мне — милостивый случай продёргивает меня сквозь этот капкан.

— Ты, кривым мизинцем делатый! — грозится тугомордым кулаком-пудовиком шофёр. — Хочешь в камень влепёшиться? Э-эх! Шура веники ломала!..

Я победно скрючил ему рожу, вывалил до плеча язык.

Это и всё, что наскреблось умненького в моей дырявой сообразиловке.

Во всякий поворот нас свирепо нёс восторг.

Мы ждали чуда. И чудо было. Новые волшебные картины гор пьянили душу, мы хмелели от радости, летели ещё провористей.

Мы не заметили, как солнце вплыло в зенит; вовсе не чувствовали усталости, знай себе летели; вовсе не замечали, как дорога круто брала с нас свою дань, выжимая из нас пот, словно воду из губки.

Раз за разом сдувал я горячий пот с носа, сдувал машинально, плечом промокал подбородок.

— Думовладелец! — кричу Юрке. — Чего поскучнел?

— Ты есть хочешь? — интересуется он.

— А у тебя что есть?

— Только вон то, Епишкин козырёк! — показывает Юрок на черешню за плетнём. — Ударим по кишке?[100]

В мгновение нас вознесло ветром голодухи на дерево.

С лёту Юрка засыпает в рот, как в мельницу, черешни полными горстями.

— Не спешите. Ешьте по одной черешенке… маленькими глотками, — напоминаю передачу «Если хочешь похудеть». — Это быстро создаст иллюзию, что вы, товарищ, сыты.

Он молча мял за обе щёки. Лишь огрызнулся лениво:

— Я не за иллюзиями лез сюда. За черешней.

— Никогда не ешьте досыта. Вставайте из-за стола с лёгкой потребностью поесть ещё…

— Не зуди под ногу своё романсьё, — покривился Юрка. Я был под стволом, куда он выставил одну ногу. — Да я всё дерево объем — тяжёлая потребность останется!

За тарами-барами мы не увидели, как подкрался ветхий старчик в размолоченных тапочках на босу ногу.

Аршин с шапкой судорожно пялился на нас из-под пергаментной ладошки. В теньке от него сонно клевала носом мелкая псинка. Солнце совсем сварило её. Чуть дальше гусь, воевода в красных сапожиках, дозорно вслушивался в шелест черешни.

— Шуба! — дёрнул я Юрку за ногу. — Крутим педали, пока не дали!

Мы ссыпались с дерева.

— Нэ с мэста! А то громко стрэл-ляю! — Сморчок наставил на нас палку как ружьё.

Занятно было смотреть на этого старого очковтирателя.

Как он собирался палить из ольховой коряги?

— Хозяин эщо нэ подошла — ви ужэ падал на зэмля… Трусики… трусишки… Руки вверх! Сами всэ ввэрх! Ввэрх! Ввэрх!

Надрывчатыми жестами горелый пень велел снова лезть на черешню.

— Да мы уже наелись… — замялись мы.

— О! Это не считаэтся! Всэ навэрху!

— Ав, — разморенно, кротко приказала собачка. Поддержала хозяина.

Гусь степенно поводил головой. Ну чего подпекать владыку? Лезьте, лезьте. Кому сказано?

Сказано было нам.

И мы полезли. Вяло. Без огня.

Какую-нибудь подлянку затевает старый пим. Но какую? Подержит до подхода чингисханят помоложе? Чтоб влили, дали суходушины за черешню?

— Кушяй! F,f, много кушяй! — дребезжал снизу дедок. — Грузины тожэ люди. Развэ мне жалко какой-то там черешни? Кушяй!..

Голос вроде не врал. Мы посмелели, зашелестели.

— F,f, ви нэ знай, пачаму болит голове? Пряме мозги на плэчо… Буль-буль… буль-буль… Что там пэрэливают?

— Что-нить да переливают из пустого в порожнее, — выразил предположение Юрец.

— Да, да, — согласился старик. — Утром пэрэливают… Обэд пэрэливают… Ноча пэрэливают… Бэз виходных… Бэз праздник…

Странно.

У нас в животе с голодухи булькало. А с чего у него в черепушке булькает?

Дед не умолкал. Говорил о себе с насмешкой. Вроде того, что торчит меж людей, как пугало на огороде. Было похоже, скучал он по слову.

— Вы одни живёте? — спросил я.

— Зачэм один? У мне жэна эст. Умни. Говорит: «Иракли, что отдашь — всё твоё, а что не отдал — пропадёт». У мне ничаво не пропадай!.. И нэмножко трудни мой жэна. Легче управлять государством, чэм жэной. Не хотел идти мне замуж. Хотел монашки пойти. Я сказал: «Монахи и монашки — полни ад! А в раю я один». Она пришла ко мне в рай… Э, кошку так лови, чтоб когтем не задэла… Шутит моя кошечка: «Иракли, ти уже стареньки пони, не можэшь ходи на дереву». Я сказал, могу. Принэсу черешни! Сама нарву!.. Нэмножко нэправда будэт… Нэмножко хвастливи я… Но чито делать? Горбатого могила исправит, иногда и она бессильни… F,f,bxt,j[101]… Ви мои руки. Спасайте стареньки пони. Нарвите мне полни шапку! Полни!

Эвва! Полно спать, пора на тот свет запасать!

Дед сгрёб с себя малахай, всем сторонкам помахай. Опустил уши, связал ботиночные шнурки с металлическими наконечниками.

Мы в темпе насандалили ему черешни с пузом. Горушкой!

Дед ликующе держал шапку за связанные шнурки, как ведро за дужку. Алые ягоды горели весёлым костерком.

Из кустов выбежала курица, Парашка в белой рубашке. Сломила голову набок, посмотрела на черешню и обомлело пропела:

— Ко-о-око-ко-о-о!

Похвалила черешню. А может, заодно и нас?

Мы деликатно засобирались уходить.

Пока бабка не расколола своего удалика, надо отчалить.

— Оставайтесь. Кушайте эщо! Эщо!

— Нет, нет. Спасибо Вам большое.

Мышку на перину укладывали, а её тянуло в норку. Норка была ей родня.

Мы простились с дедом за ручку и в путь.

Теперь ехалось ещё резвей, ерепенистей.

С черешни меня повело на стишата.

Я дуря запел-заорал, что катилось на ум.

— Что ты по моргу гуляешь,

Песенки поёшь

И ножку под номером третий

Всем под нос суёшь?

Ат, дичь вислоухая! Натурально перекушал дядя черешенки.

Юрке тоже захотелось попеть. И он затянул своё:

— Как надену портупею,

Всё фигею и фигею!

Нарастал угорышек.

Дорога вырублена в скалах. Глянцевито-чёрной спиралью тужится-ползёт в солнечную прохладу небесной сини.

Мимо прохлопал форсун на козе с моторчиком. Нам включать нечего. Прилипли к попутке полуторке. На перевале отпали.

Дальше катился спуск. Пологий, долгий, без поворотов.

Дед говорил, что море за горой.

Мы вслушиваемся.

Где-то впереди неясный, тусклый