Это твоя жизнь - Джон О'Фаррелл

Ухватив рукой шнур, я уронил микрофон и поклонился в ответ на заслуженные аплодисменты. Микрофон был замаскирован под головку душа, а единственным зрителем было мое отражение в большом треснутом зеркале над умывальником. Я понятия не имел, то ли номер убийственно смешной, то ли это высосанная из пальца чепуха. Ясное дело, что никакого Вулкана не существует, а рыбы не говорят. Конечно же, зрители за километр заметят этот изъян в моих рассуждениях. Новый материал казался поначалу очень смешным, когда я его записал, но потом пришлось продумать другой вариант — не теряю ли я рассудок. К тому же разве «Звездный путь» не устарел и не стал эстрадным клише? Перспективные юмористы двадцать первого века не делают номеров по «Звездному пути». Они делают номера на тему «Звездный путь, новое поколение».

Я уже переписал интермедию раз двадцать, и оттого, что текст был теперь разорван на куски и склеен скотчем, легче читать его не стало. Психолог сказал бы, что у меня приступ паники, но паника — штука скоротечная, тогда как мой перманентный ужас следовало назвать иначе — марафон паники. И хотя до концерта оставался еще целый месяц, моя голова, как кастрюля-скороварка, уже не выдерживала давления, и я чувствовал, что надо отказаться от всей этой затеи. По сути, я был на грани, когда наткнулся на свое имя в воскресной газете. Критик в разгромной статье о ситуации с юмором в Великобритании по ходу дела обронил: «И даже Джимми Конвей уже не такой забавный, как раньше». Что?! Да как он смеет! Что этот мерзавец себе позволяет? «Джимми Конвей уже не такой забавный, как раньше». Я был совершенно такой же забавный, как раньше, то есть совсем не забавный. У него нет никакого права так обо мне писать, пока он меня не видел. Мне нанесли моральный ущерб в особо крупных размерах. Ну, погоди, решил я. Ты возьмешь свои слова обратно, когда у меня весь лондонский «Палладиум» будет кататься по полу со смеху. А потом я сел и постарался придумать, какие же ужасно смешные и оригинальные шутки заставят валяться со смеху весь лондонский «Палладиум», и меня снова накрыла волна страха и паралича.

Стоял благоуханный август, и тусовочная жизнь, казалось, замерла. Сифорд заполонили дикари, которые гасили обгоревшую кожу литрами холодного пива. Простой выход на улицу уже требовал усилия. Меня узнают, придется изображать дружелюбие и бодрость. Решимость отпускников напиться превращала их фамильярность в чистое хамство. Как-то вечером по пути домой меня остановил пьяный тип, жующий кебаб, с таким здоровенным пузом под футболкой клуба «Челси», что я невольно подумал, вряд ли он за них играет. Пьянчуга скалился и тыкал в меня пальцем, изо всех сил подбирая слова, чтобы описать мой статус кумира.

— Гы! Ты, что ли, тот хрен с этого, как его там? — он схватил меня за руку, чтобы я не удрал, пока он не покажет добычу приятелю. — Слышь, Терри, это же тот самый хрен с этого, как его!..

— Во, блин, ну точно! Слышь, братан, ты это, давай-ка, скажи «Кстати о гибких дисках!».

— Нет, спасибо.

— А ну говори!

— Не хочу.

И тут их восторг сменился гневом, потому что я нарушил обязанности знаменитости.

— Тебе, что ли, западло, ты, цуцик сраный?!

И он ударил меня по губам с такой силой, что я неуклюже упал и треснулся затылком об асфальт.

— Мягкий как говно! Кстати, о гибких дисках! — И они заржали, бросив меня со вкусом крови на зубах.

Какое-то время после этого я чувствовал себя дома как в осаде — одинокий, запаршивевший, небритый, с психованной псиной под боком и стопкой чистых листов перед глазами. Чтобы сойти с ума, много времени не надо. Моей единственной связью с человечеством была Тамсин, если только она годится для такой роли. Теперь колец у нее в губах было столько, что можно вполне повесить пару занавесок. Я начал ежедневно нанимать ее для прогулки с Бетти, чтобы самому вообще не выходить.

— Как там твоя мама? — спросил я как-то.

— Нормально, — буркнула Тамсин, видимо разозлившись, что я предпочитаю говорить о Нэнси, а не о ней.

Судя по всему, ей опять пора было на прием к собаке-психиатру. Нэнси обнималась с Бетти так, будто они сто лет не виделись, хотя только что провели час вместе. Ладно, Бетти, вытаскивай блокнот и надевай очки.

— Хорошая собачка, умная собачка, — сказала Тамсин, плюхаясь на диван. — Бетти, как ты считаешь, твой папа не станет ругаться, если я попрошу его об одолжении?

— Ну, я не могу сказать, пока не узнаю, в чем дело.

Тамсин еще немного поборолась с Бетти, которая столь энергично вылизывала ей лицо, что я испугался, как бы собака не подхватила столбняк.

— Я вот тут думала, может, привести к тебе на концерт Кельвина, — сказала Тамсин, глядя в глаза собаке. — Вот если бы ты потом как бы случайно подошел, поздоровался и поговорил со мной, а я бы тебя познакомила с Кельвином, он, может, заинтересовался бы мной.

— Извини, Тамсин, но это невозможно. — Ее лицо исказилось от горя, словно на этот план она сделала ставку всей своей жизни. — Ты же знаешь, я никогда не разглашаю место своего выступления. К тому же Кельвина должна интересовать ты, а не я.

— Но я же знакома со звездой, — прохныкала Тамсин. — Я только этим и интересна.

Тоскливее, пожалуй, ничего не придумаешь. Тем более что она вовсе не знакома со звездой.

— Не будь смешной! Да на свете полно парней, которых ты просто притягиваешь, — сказал я, силясь представить работника с фабрики магнитов. — Нет-нет, извини, ничем не могу помочь. Очень жаль.

— Но что же мне еще делать? — спросила она и умолкла. После минуты тягостного молчания Тамсин снова угрожающе потянулась к ядерной кнопке: — Бетти, ты бы завидовала, если бы у меня от Кельвина был ребенок?

— Опять! — заорал я, разозленный шантажом. — Ну и рожай тогда, идиотка! Искалечь себе жизнь, раз тебе так хочется. Удерживать не буду.

Я попытался снова сесть за работу, но всего-то и смог написать: «Позвонить Нэнси насчет Тамсин». Записку я положил рядом с телефоном, чувствуя себя виноватым, что так и не рассказал Нэнси о несуразной идее ее дочери насчет беременности. Мне было стыдно за раздражение на четырнадцатилетнюю девочку, которая якобы не давала мне выдумывать шутки.

После того разговора Тамсин перестала приходить ко мне, и через несколько дней я наконец-то позвонил туда, куда собирался позвонить уже несколько месяцев. Длинные гудки раздавались слишком уж долго для крохотной квартирки Нэнси, а потом послышался сигнал и автоответчик известил меня (и всех случайно позвонивших грабителей), что они с Тамсин уехали на каникулы в Нормандию. В такие поездки мы всегда отправлялись вместе. Я позвонил Крису, Норману и Панде. И никого не застал. После чего наконец дозвонился Дэйву на мобильник.

— Алло? — проорал он удивленно.

— Дэйв? Это Джимми!

— Привет, незнакомец. А разве за тебя теперь не секретарша всех обзванивает?

— Ты где?

— Мы во Франции, а ты что думал? Август ведь, пора и в отпуск.