Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан

В тех же воспоминаниях Дикгоф-Деренталь описывает пережитую Рутенбергом уже после того, как Гапон был повешен, душевную конвульсию:

Ср. в воспоминаниях Савинкова, передающих, как Рутенберг рассказывает ему о своем состоянии после убийства Гапона:

М. Могильнер уже обратила внимание на то, что описание приема Д. Бриллиант в Боевую организацию в тех же воспоминаниях Савинкова ведется на интертекстуальном фоне тургеневского стихотворения в прозе «Порог»: односложные ответы героини, выражающей своим скромно-сосредоточенным «да» готовность к любым физическим и моральным испытаниям, составляют разительную параллель литературному тексту. Тем самым, пишет исследовательница,

Возвращаясь к последним месяцам и дням савинковской жизни, когда он находился в Лубянской тюрьме, следует сказать, что в приведенном его письме сестре Рутенберг используется в своем роде как одно из средств для доказательства лояльного отношения к советской власти. Если отвлечься от конкретного политического контекста этого письма и иметь в виду лишь одно бесстрастное логическое резонерство, то в позднем сведении счетов со своей партией правоты Савинкова было много больше, чем в давней попытке эсеровского ЦК представить казнь Гапона как рутенберговское самоуправство.

Другое дело, что сам этот эпизод из истории партии эсеров сделался неким демагогическим оружием в руках большевистской пропагандистской печати, в особенности в связи с упомянутым процессом над эсерами 1922 г. К нему, например, была приурочена книжка A.B. Луначарского «Бывшие люди: Очерк истории эсеров», в которой нарком просвещения старался изобразить «блудливую и трусливую» эсеровскую партию, все заслуги которой перед революцией ничтожны, а моральное падение лидеров безмерно. В этом контексте отказ ЦК признать свою причастность к убийству Гапона (Луначарский 1922: 16) лицемерно смаковался как иллюстрация эсеровского политического каннибализма, которому якобы противостоит большевистский гуманизм. В этой дистрибуции моральных свойств, пронизанной интересами политической борьбы, живший уже в Палестине Рутенберг, против своей воли превратившийся в аргумент расправы большевиков с поверженным эсеровским врагом, повинен не был.

…В повести А.Н. Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус» (1924), описывающей эвакуацию Одессы в апреле 1919 г. и пароход «Кавказ», на борту которого среди других беженцев находились и сам автор, и Рутенберг, действует некий загадочный революционер по фамилии Бурштейн. За Бур-штейном охотится белогвардейская контрразведка, поручающая главному герою произведения Семену Ивановичу Невзорову ликвидировать его. Автор знакомит читателей с Бурштей-ном следующим образом: один из персонажей повести, военный доктор, в ночной беседе с Невзоровым среди сетований на отечественную историю и незавидную эмигрантскую участь указывает на одного из пассажиров:

Похожий на Вия, «самый что ни на есть кровавый и страшенный революционер» Бурштейн – это, конечно же, некая аллюзия на Рутенберга, ср. с дневниковой записью А.Н. Толстого «Бегство из Одессы»: «Рутенберг, похожий на Вия…» (Крюкова 1985: 404). Именно таким в представлении российской интеллигенции запечатлелся убийца Гапона. Миф и история расщеплялись: то, что в реальной жизни выглядело неудачным политическим актом, за которым последовали несправедливое наказание, борьба со вчерашними товарищами за свою честь и доброе имя и наступившее в результате всего этого духовное отрезвление, в намертво прилепленной, как ярлык, легенде предстало демоническим образом сокрушителя государственных устоев.

Переживший глубокую душевную депрессию из-за предательства Азефа, который перед эсеровским ЦК не подтвердил своей санкции на казнь Гапона, и нерешительно-двусмысленных действий руководства партии, не пожелавшего провести расследование по этому вопросу, Рутенберг отходит от активной политической деятельности. Понимая, что в Россию ему возвращаться нельзя, он решает остаться за границей.

________________________

1. Пильский 1910: 2.

2. Герасимов 1985/1934: 28. Воспоминания начальника Петербургского охранного отделения (1905-09) генерала A.B. Герасимова, откуда приведена цитата, вынесенная в эпиграф, были опубликованы впервые по-немецки и по-французски (Gerassimoff 1934; Guerassimov 1934); русское издание осуществлено в 1985 г.; перепечатано: Герасимов 1991/1934 и Охранка 2004, II: 141–342; в комментариях к последнему изданию неверно утверждается, что «впервые воспоминания были опубликованы в 1985 г.» (С. 517):

тем самым игнорируются не только немецко– и франкоязычное издания, но и частичная публикация на русском языке (появившаяся фактически первой) в нью-йорской газете «Новое русское слово», см.: Герасимов 1933.

3. Разные источники называют разное число жертв – убитых и раненых в этот день: по сильно заниженным официальным данным, было убито 130 человек, ранено – 299. См. обсуждение этой проблемы современными западными историками: Sablinsky 1976: 263-68; обзор разных точек зрения представлен в: Ксенофонтов 1996:132-34.

4. В статье «Луг зеленый» (1905) А. Белый писал:

В тяжелые для России январские дни мне пришлось переживать в Петербурге весь ужас событий. Что-то доселе спавшее всколыхнулось. Почва зашаталась под ногами.

Как-то странно было идти на зрелище, устраиваемое иностранной плясуньей.

Но я пошел.

И она вышла, легкая, радостная, с детским лицом. И я понял, что она – о несказанном. В ее улыбке была заря. В движеньях тела – аромат зеленого луга. Складки ее туники, точно журча, бились пенными струями, когда отдавалась она пляске вольной и чистой.