Про Клаву Иванову (сборник) - Владимир Чивилихин

В прошлом году на том самом пожаре, у отцовского кордона, Пина вволю насмотрелась из-за кустов, как Родион размеренно, в точности повторяя все движения, работал со взрывчаткой. Укладывал патроны в ямки, осторожно пристраивал детонаторы и шнуры, разлохмаченные с запального конца, быстро засыпал землей и притаптывал. Прямо на гремучей ртути топтался, на аммоните, и сердце у Пины останавливалось: она не знала, что так можно.

Там был, конечно, один момент – надежно поджечь все шнуры и убраться вовремя. Нехитрое устройство срабатывало само. За кустами, совсем недалеко от нее, Родион, не торопясь, отрезал шнур, насекал его финкой. На полосе он метался средь «банок» с горящей затравкой в руке, и, когда пороховая мякоть вспыхивала в насечке, в эту секунду Родион поджигал очередной огнепроводный шнур. А в кустах-то он был спокоен, даже не вздрагивал от взрывов. Голову подымал как раз перед тем, когда земля над последней закладкой будто бы чуток приподымалась, а звука еще не было. И в ту же секунду – рррр-ааа! Родион удовлетворенно следил, как черный конус потревоженной земли вздымается над полосой и медленно опадает. Тут Родион скорым шагом шел к полосе, и все повторялось.

Вот и сейчас он, должно быть, рвет землю так же основательно и деловито, как тогда, у кордона. А дым-то костерный так не пахнет, только большой пожар такой запах наносит. Дышалось еще свободно, дым сюда не дополз, едва угадывался глазом, но везде – у земли, в кустах, над лесным подростом и недвижными вершинами сосен – воздух густел будто, давил. А солнце, что перекатилось уже за полдень, тускнело неприметно и словно придерживать стало лес – ветки медленно стыли и мерли в мутнеющем воздухе.

Обед был готов. Пина сварила кулеш и пшенной каши полведра. Оставалось только открыть и подогреть мясо: это было минутным делом. Она не знала, когда придут пожарники, решила пойти с лопатой на полосу, где взрывами уже проработало землю. Пине все казалось, что она тут бездельничает. Да так оно и было, если сравнить ее кашеварные дела с нагрузкой, что падала на остальных. Только этот, московский чужеспинник, побил ее рекорд. Куда, интересно, Родион его поставил? Неужели действительно собирать мурашей?

А Евксентьевский тем временем бродил по лесу с мешком и лопатой. Он таскал муравьев через взрытую полосу, высыпал их там под елками, и, на удивленье, ему даже понравилось это пустяковое занятие.

Муравейники попадались все реже. Разыскивая их, Евксентьевский забрел незаметно в густой дым, испуганно повернул назад и вдруг понял, что заблудился, – взрывы доносились совсем с другой стороны, чем раньше, а откуда идет огонь, он бы сейчас ни за что не определил. Посовался в разные стороны, и ему уже слышался в дыму треск пожара, совсем будто бы рядом, представилось, как он сейчас запнется, рухнет в огонь и его, словно муравьишку, накроет какой-нибудь пылающей колодой. И даже не найдут ничего потом. Бросил мешок и лопату, побежал на рык взрыва, что раскатился по лесу, но громыхнуло будто бы в самом дымище, за пожаром. Но там-то, где прогорело, не могут рвать? Остановился, затрясся весь, озираясь. Открыл рот, приготовился уже истошно кричать, но вдруг увидел перед глазами красное солнце. Непроизвольно дернул правое ухо, повернулся и пошел смело, гордясь своим самообладанием. Потом вспомнил про лопату и мешок, оглянулся, но вернуться не посмел. Дым начал светлеть, и дышать стало легче, вот совсем развиднелось. Евксентьевский побежал, дрожа от радости. Полоса!

В самом начале ее Пина разбрасывала землю. Увидев Евксентьевского, она отпрянула: «туника» било, и неспокойные глаза его никак не могли ни на чем остановиться.

– Что случилось?

– Понимаете, там огонь, и дым, и некуда, – путано заговорил он. – Я раз в сторону! Дышать нечем. А тут огонь на меня, понимаете?..

– Понимаю, – улыбнулась Пина своей потаенной улыбкой и взялась перекапывать перемычку. Он понаблюдал, как она швыряет взрытую землю на мертвую хвою, на кусты, сушняк, потоптался рядом, ушел к стану и скоро вернулся с лопатой. Копнул пару раз.

– Не туда, – обернулась она. – Надо на живую сторону…

Евксентьевский молча повернулся спиной к пожару. Полоса неприметно подавалась в лес – темно-рыжая, широкая, наверно, уже окончательного вида. Пине хорошо работалось и одной, а когда этот сейчас ее видел, то и вовсе хотелось подобрать побольше и подальше кинуть. А он совсем не кидал, зачем-то озираясь, подцеплял землю и носил ее к кустам на лопате. Ну и «туник»! Сказать? Но тут он бросил лопату, присел на землю, закурил.

– А есть люди, – заметила Пина, – которые всю жизнь землю копают.

– Ну и что?

– Ничего. Копают, и все.

– Может, они счастливее нас? – Он махнул рукой, как бы говоря, что Пина его все равно не поймет. – А я вообще-то даже не знал, что земля такая тяжелая…

– Конечно, барахло у иностранцев легче клянчить! – участливо проговорила она.

– К вашему сведению, я этим делом не занимался, – с достоинством сказал он. – Я презирал фарцовщиков. И не из-за гордости, как говорится, великоросса, а оттого, что примитивы они. Понимаете, в них нет никакой интеллигентности.

– А в вас есть? – Пина оперлась на черепок лопаты, наивно раскрыла глаза. – А? Скажите, вы интеллигент?

– Со стороны виднее, – опять явно рисуясь, сказал он.

– А я всегда думала, – серьезно произнесла Пина, – что интеллигент – это человек, который все для народа.

– А разве я не народ? – усмехнулся он.

– Вы – народ? – удивилась она, не заметив, что он запутывает разговор.

– Все мы народ. Так интеллигент Чехов говорил.

Пина не нашлась, что ответить, хотя чувствовала за собой какую-то очень большую правду. Взялась копать. Он тоже поднялся и, проходя мимо, зачем-то тронул ее плечо чуть слышно, а она резко распрямилась.

– Эй, обожгешься!

Этот невыносимо длинный день тянулся медленно, минутами, и конца ему не было видно. Пина принялась считать далекие взрывы, ясно представляя себе, как Родион запаливает шпуры, отбегает в кусты, режет затравку, потом бережно, нежно, будто бабочек, вытаскивает из коробки капсюли-детонаторы, делает закладку на полосе… А как пышет-то из леса перегретого – и без пожара жарко. Что они, на самом-то деле, неужели обедать не придут?

Но вот из кустов вышли рабочие. Они несли пустую алюминиевую баклагу, лопаты и топоры – до конца, видать, полосу пробили. Евксентьевский с ними, и Баптист, и Колотилин, а Родиона с Санькой нет – вдали рвалось и рвалось, и эхо прогромыхивало по лесу.

– Обедать, хозяйка?

– У меня все готово.

За едой они повеселели. Сдержанно хвалили кулеш, негромко переговаривались.

– По стаканчику бы сейчас.

– Что ты! Развезет с устатку…

– А вот у меня, – на лету подхватил интересный разговор Гришка Колотилин, – хороший этот, как его? Ну, в голове! Который у космонавтов-то. Как его?

– Вестибулярный аппарат? – подсказал кто-то.