Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов

принял подполковник Иванов, и здесь потому, что поймал в экипаже двух шпионов и теперь на следствии.

– Недисциплинированный! – козырнул комроты. Полковник побагровел, голос сразу стал обрываться.

– Я, – кричит, – покажу недисциплинированность, посадить на 20 суток под арест, я вот возьму сейчас убью и похороню. – И хватался за наган и еще кричал, что время военное и др. Лейтенант только вытягивался и говорил: «Есть!» Все, которые были здесь в коридоре, побледнели и тоже вытянулись. Наконец он кончил свой монолог. Мы опять стали ждать в коридоре. У нас документы, видимо, кое-куда сунули и все нас спрашивают, и беспрестанно бегали и комроты и еще какие-то лейтенанты.

Потом комроты ушел и прислал за нами дежурного. Через час томительного ожидания и разных вопросов нам дали направление обратно в училище, а тому в свою часть. Как мы ни старались объяснить, что лучше нас сразу отправить домой, из этого ничего не вышло. Мы сходили за вещами и со справкой, в которой говорилось, что направляются в ваше распоряжение три мальчика, которых пусть используют по своим нуждам, так как несовершеннолетних не принимают.

С этим документом мы пошли, но сначала попали не в те ворота, и пришлось идти обратно. Было около одиннадцати часов вечера, и в это время ходьба по улицам и вообще движение прекращалось. Мы шли посередине улицы, так как на панели было скользко. В легкой одежде пробирал мороз, и в перчатках руки окоченели. Но нас никто не задержал, и скоро мы были в Адмиралтействе. Там показали часовому справку, вызвали дежурного командира и сразу прошли к К-ку. Он еще не спал, но велел прийти за документами утром, а ночевать разрешил на столах в столовой.

6 декабря.

Было тепло, и ночь я спал ничего. Училище переезжало на Охту, и часть ребят ушли еще вечером. Утром часов около девяти получили справки, что в училище не приняты, и наконец пошли домой. Это было 6 декабря. Наконец, к великому своему удовольствию, я опять стал гражданским. Я вздохнул полной грудью.

30 ноября 1941 года

Вчера меня вызвали к председателю районной комиссии по эвакуации тов. Никитину. Собрали директоров вузов и научных учреждений. Никитин опоздал на полчаса. На высказанные в его адрес претензии он дал классический ответ:

– Что же, товарищи, время военное, вот и приходится ходить и гадать.

– Но, – возразила я, – потому что время военное, мы не хотим его терять.

Тогда Никитин, который не ожидал подобной реакции, сурово взглянул на собравшихся и произнес:

– В таком случае все можете идти, я вас более не задерживаю.

Такой стиль работы районного руководства возмутителен и вредит делу. Оказалось, что ставится вопрос об эвакуации институтов и научных учреждений, в том числе и нашего института из осажденного города. Мне предложили составить списки сотрудников и членов их семей. Эвакуация производится через Ладожское озеро тремя способами: на самолетах, автотранспортом и пешком. Багажа можно взять с собой на самолет до 20 кг, на автомашину – до 30 кг. Питание с собой выдается на один день. Пешком придется идти около 300 км.

Сегодня я разговаривала об эвакуации с Бединым (зам. секретаря горкома). Тот посоветовал подготовиться и при мне позвонил зав. фин. отделом т. Михееву о возможности перевода бюджета и получил положительный ответ. Он обещал завтра же переговорить с секретарем горкома Шумиловым и сообщить мне [Е. С-ва].

Хлеб на 1 декабря выдали по старой норме.

Сегодня воскресенье, можно сидеть дома. Тоня дала банку мокрой мякины от ячменя. Это просто мокрые колючки. Я имел еще кусочек жмыха величиной в половину этой страницы. Смешал все это, смолол в мясорубке и стал печь лепешки. Разваливаются они! Извел почти все льняное масло, что имел, а в результате добился того, что из мокрых колючек получил сухие. Съел их. Все равно надо что-то есть. Набил желудок и ладно. <…>

Обедал водой с вермишелью. Очень много воды и очень мало вермишели. И больше ничего. Сегодня сварили последнюю вермишель. На завтра есть горстка соевых бобов. А что будет дальше – не знаю. А голодать уже нет сил. Я, может быть, и выдержу, а что касается мамы – не знаю. Она чахнет на глазах [А. А.].

Это рассказала мне мать одного моего товарища.

– Я возвращалась из Володарского райисполкома, еле передвигая ногами, думала: вот дойду до магазина и куплю себе хлеба. Страшно хотелось есть, нет, не есть – жрать. Казалось, съела бы любую пищу.

Впереди меня так же медленно шел молодой человек. В его обессиленной походке чувствовалась большая усталость. Он был хорошо одет: кожаное пальто, фетровые бурки, котиковая шапка. Наблюдая за его движениями, я перестала следить за своими переживаниями. Человек дошел до столба, прислонился к нему спиной и секунду спустя пополз вниз.

Я подошла к нему.

– Вставайте, гражданин.

Он безразлично взглянул на меня.

– Не могу подняться. Не ел уже два дня. Потерял карточки.

– Поднимайтесь, возьмите себя в руки. – Подняла его, взяла под руку, потащила. Он немного ожил и даже попробовал пошутить.

– Вы смерть тащите, а не меня.

– Вот дойдем до магазина, – внушаю ему, – выкуплю хлеб, и вы поедите. Хоть всего 125 г, но все же дойдете до дома.

Так шли мы с ним километра полтора. Вот уже и магазин виден. Остались какие-нибудь 30–40 шагов. Внезапно мой спутник осел. Пробовала удержать его, но сил не было.

– Поднимайтесь. Вот уже и магазин.

Мой молодой спутник прошептал:

– Мне уже не нужно хлеба. Я умираю. Большое спасибо вам. <…> Прощайте.

С помощью прохожих общими усилиями втащили его в магазин. Прибывший на место врач развел руками: «Ничем не могу помочь» [А. Г-ч].

1 декабря 1941 года

Наступила настоящая зима. Немцу здорово достается от морозов под Ленинградом.

Нам, ленинградцам, придется запастись выдержкой и стойкостью. Трудности блокады усиливаются. Ощущается недостаток топлива и продовольствия. Люди Ленинграда понимают причины этих трудностей и готовы переносить эти лишения [А. К-й].

За последние полмесяца произошло много перемен. Мы с Кларой устроились на работу в библиотеку им. Коминтерна. Получаем служебные карточки и жалование 120 рублей. В эту неделю немец все время обстреливает город. В дом 19 рядом с нами попал снаряд. У нас вылетели верхние стекла. А вчера мы сидели на работе – и вдруг как ухнет. Стекла так и посыпались. Попало в здание через двор от нашей библиотеки.

Жизнь стала тяжелая. Каждый день все хуже и хуже. Правда, наши отобрали Ростов-на-Дону. Молодцы! Но нам от этого не легче. Ленинград