Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов

– 2,9 килограмма. <…>»[32].

3 декабря 1941 года

Днем ходил в столовую, где получил тарелку теплой воды с 15 крупинками пшена и без всякого присутствия жира. На второе – две столовые ложки пшенной каши.

В лавке ничего не дают – переключился на столовые, где извожу свои крупяные талоны, причем и на 10 дней никак не хватит.

День был обычный. Были тревоги, где-то падали бомбы, погибали люди. <…> Вечером отправился к Тусе. Доехал на трамвае до Невского – тревога. Пошел на Гороховую пешком. Над головой рокочут немецкие аэропланы, где-то ударили бомбы. В небе разрывы снарядов. Идти страшно. Того и гляди получишь осколком по голове. Однако дошел благополучно.

4 декабря 1941 года

<…> Мама здорово больна. Еле ходит. Вызвал врача. <…> Он нашел уйму болезней. Ей нужно питание. <…> Нужны белые булки – где их взять? Плохо дело. <…>

Попил чаю с карамелькой и жмыховыми лепешками и лег спать. Черт с ним совсем! [А. А.]

5 декабря 1941 года

Темно, копоть, обогреваемся времянкой. Дрова добывали с Люсей.

В цехе я осталась одна, разбирающаяся в технологических картах, переписывала несколько экземпляров, так как после бомбежки и пожара уцелел единственный.

Рабочие больше греются у буржуек, чем работают. Все худые и грязные, не обращают внимания на внешность и одежду.

Идет четвертый месяц осады. Бомбежки длятся более пяти часов.

Ночью не спится, лежишь и думаешь только о еде, больше о хлебе, ржаном золотистом.

Люди ходят в штанах и ватниках, платках. Продукты носят с собой в корзинке. Украдут, что-нибудь съедят.

Перебралась жить в холодную комнату к Маргарите. В семье Вали у меня за неделю обрезали крупу и хлеб.

В комнате на стенах иней, с работы не хочется уходить. Сижу до поздней ночи. Просыпаюсь, на одеяле – иней. Голодная смерть идет [Н. О-ва].

6 декабря 1941 года

В начале ноября наш завод в смысле питания был отнесен к 1 группе, т. е. мы в столовой отдавали за мясное блюдо только 50 г мясных талонов (то же и в октябре), крупяные и др. талоны оставались у нас и мы могли на них прикупить дополнительно продукты в магазинах.

С 10 ноября положение изменилось: за мясное блюдо вырезалось 100 г мяса плюс 25 г крупы. Вышло в месяц 15 обедов – первое плюс мясное, 7 – первое плюс каша, 8 или 9 – только первое. Все дни оставался без ужина.

В виде привилегии директор завода и я как главный инженер прикреплены к закрытой столовой, где дополнительно получали 1–2 блюда без карточек. Тогда оставалось и на ужин. С 1 декабря и это отпало. Все только по карточкам. Поддерживаю себя расходованием ничтожных запасов крупы и муки. <…>

Завод с 3 декабря стоит: нет электричества [М. К.][33].

«Героями мы себя не считаем…»

Странички из заметок Г. К-вой

В середине сентября нас, как опытных окопников, отправили в Колтуши. Ехали сначала трамваем, потом автобусом.

Колтуши – место, связанное с именем И.П. Павлова. Издали поселок прекрасно выглядит: одинаковые коттеджи, каких-то серооранжевых расцветок, стоят за прудом, а от них к пруду спускается сад.

Мы прошли в Колтуши. Поблуждали, побранились. Нас направили в финскую деревню Хазельки. Мы никак сначала не могли запомнить это название и между собой именовали ее Гельсенки. Название финское. Все деревни, в округе, в которых довелось побывать, были преимущественно финские. Местные жители плохо говорили по-русски, а в деревне Койрово, например, мальчики до тех пор, пока не пойдут в школу, русскому языку не обучаются. По-моему, у финнов отношение к русским настороженное. <…>

Здесь мы прожили более месяца – с середины сентября до двадцатых чисел октября.

Днями рыли. Рыли старательно. Вот эти хорошенькие холмики, украшенные осенью, – золотисто-красные, местами еще зеленые, местами коричневые (особенно богатые желтыми оттенками), все изрыты нами. Устанавливали ДЗОТы, пулеметные гнезда, блиндажи. Брустверы траншей укладывали дерном. Копать приходилось иногда очень настойчиво. Грунт местами был сплошь каменистый. Камни кололи ломами буквально сантиметр за сантиметром. <…> «Рученьки устали, ноженьки болят <…>». Но работали весело. Иногда работали до упаду. Обычно стояли «на лопате» с Ж. и поочередно выдумывали всякие глупости, то старое вспоминали, то планы строили, но чаще хихикали над событиями. Смешного было много.

Бригадир был у нас некий Д. Он страшный врун и воображала. В Ленинграде он был начальником снабжения, но там его несколько сдерживал X., а здесь он, командуя нами (всего 30 человек), выглядел как командир дивизиона блох. Он шумел и скандалил, но сам не работал, а только распоряжался. Между прочим, сейчас он работает на Ладоге, на переправе, и говорят, даже представлен к ордену. Это конечно возмутит всех окопников. Так вот он бранился главным образом из-за картошки, которую в то время можно было покупать, но нельзя было увезти, но некоторые ухитрялись, и вот из-за этого он бранился со всеми, кто не уступал ему. Дошло до того, что он учительниц Н. и П. обругал шлюхами, а потом раньше других смылся с окопов. Потешались над ним изрядно, но он, конечно, не облегчал работы.

Светлую память о себе оставил К. И. Он всегда был с нами вместе в окопах. Неизменно аккуратен, чистенький, всегда ровный, выдержанный, вежливый. И часто так хорошо вспоминал что-нибудь из «культуры». Утром, когда все только и делают, что бранятся из-за еды или холода, вдруг раздается голос: «В тот год осенняя погода стояла долго на дворе <…>», и все прислушиваются. <…> Пушкин, стихи, школа <…> будет ли это когда-нибудь.

К.И. был большим мечтателем. Был у нас разговор о текущем моменте, и К.И. высказался, что хорошо бы сейчас оказаться на острове Таити, где плавают на досках и ласковые, хотя и опасные волны несут пловца на прибрежные рифы. Тогда там еще было спокойно. Вскоре на облюбованных нами островах, по сообщениям газет, вспыхнули тяжелые бои. Вот вам и мечты о Таити, неужели это мы накаркали.

Мы не раз при самом активном участии К. 1/1. вспоминали прочитанные в детских книжках рассказы о путешествиях в райские уголки земного шара. Все это хотя бы на мгновение отвлекало от тяжелой работы, обстрелов и бомбежек, постоянного недоедания и прочих особенностях повседневной жизни. В основном разговоры были невеселые. Запомнился один из последних, перед возвращением в город:

– Знаете, Глафира Николаевна, чего я боюсь, так это голода, – поделился К.И. сокровенным. <…>[34]

Из Колтушей мы вернулись в конце октября.