Реквием в Брансвик-гарденс - Энн Перри

– …в свои великолепные облачения, – продолжала молодая женщина уже прерывающимся голосом, – органист сыграет свою музыку, хор споет гимны, и вы нараспев произнесете над ней молитвы. Почему вы не можете говорить обычным голосом? – Она все так же с вызовом посмотрела на отца. – Как вы можете говорить подобным образом, если и впрямь имеете в виду то, что говорите? Вы будете проводить свою скверную ораторию, и это при том, что один из вас убил ее! Я все надеюсь проснуться и обнаружить, что все это кошмар, и каждый раз понимаю, что он длится годами – тем или иным образом. Может быть, это и есть ад?

Она взмахнула руками, едва не задев голову Доминика.

– Все это… ханжество! Впрочем, считается, что в аду жарко, однако, возможно, это не так. Быть может, там светло, и он бесконечен… до тошноты. – Миссис Уикхэм повернулась к матери: – И не надо утруждать себя, требуя, чтобы я оставила комнату… Я сама уйду. Если я останусь, меня стошнит.

Опрокинув стул, она вылетела из столовой.

Кордэ поднялся и поставил кресло на ножки. Предлагать какие-то извинения за нее было бесполезно.

Рэмси с несчастным видом смотрел себе в тарелку. Кожа вокруг его губ побелела, а на щеках пятнами вспыхнула краска. Кларисса смотрела на отца, не скрывая страдания. Вита уставилась в одну точку перед собой, не имея больше сил переносить ситуацию, но и не зная выхода из нее.

– Для личности, столь пренебрежительно относящейся к театру, – внезапно охрипшим голосом проговорила мисс Парментер, – представление она устраивает в высшей степени драматическое. Впрочем, несколько переигрывает, вам не кажется? Кресло, пожалуй, было излишним. Кому понравится актриса, переигрывающая всех остальных?

– Она, может быть, и играет, – возразил Мэлори, – а вот я серьезен!

Кларисса вздохнула:

– Какая жалость. Это могло бы стать твоим лучшим оправданием.

Доминик быстро посмотрел на нее, однако девушка снова повернулась к Рэмси.

– В чем? – Ее брат не хотел прекращать разговор.

– Во всем, – ответила она.

– Я ничего не делал! – проговорил молодой человек оборонительным тоном, а затем склонил голову в сторону отца.

На щеках Клариссы проступили два лихорадочных пятна:

– Ты хочешь сказать, что не сталкивал Юнити? Я думала об этом. Должно быть, интрижка у нее была с Домиником.

Вита окинула комнату яростным взглядом. Круглые глаза ее были полны гнева. Она набрала воздуха в грудь, чтобы что-то сказать, однако ее дочь продолжила громко и отчетливо:

– Теперь, если хорошенько подумать, я могу припомнить много мгновений, когда она искала его общества… все эти взгляды, кокетство, желание встать рядом с ним…

– Это не так! – возразила наконец хозяйка дома таким тугим голосом, как будто горло ее едва пропускало слова. – Ты говоришь невозможные и безответственные вещи, которые не следует повторять. Ты меня поняла, Кларисса?

Девушка с удивлением посмотрела на мать:

– Если Трифена может едва ли не открытым текстом говорить, что это папа убил Юнити, почему мне нельзя сказать, что у Юнити не было романа с Домиником? Разве такое невозможно?

Кордэ ощутил, что лицо его пылает. Он также вспомнил мгновения, о которых говорила мисс Парментер, и яркость воспоминаний ужаснула его, заставив пожалеть о том, что он в данный момент присутствует за этим столом… перед Витой, задетой и разочарованной, Мэлори, пренебрежительно прикусившим губу, и Рэмси, избегающим смотреть всем в глаза и утопающим в своих собственных страхах и одиночестве.

– Могу предположить, что она ему надоела, – продолжала безжалостная Кларисса. – Все эти политические проповеди сделались несколько утомительными. Наступает такой момент, когда все становится практически предсказуемым, а это такая скука! Она не слушает, понимаете, a мужчины ненавидят женщин, которые хотя бы не прикидываются, что слушают их слова, даже если умом находятся в это время где-то далеко. Это искусство. Вот мама в нем – мастерица. Я это видела не одну сотню раз.

Вита покраснела и как будто собралась что-то сказать, однако так и застыла в смущении.

Кроме Доминика, никто не заметил, что дверь отворилась и на пороге появилась Трифена.

– Могу предположить, что он заметил, что мама весьма привлекательна, – продолжила ее сестра в колком молчании. – Вот так. Доминик влюбился в маму…

– Кларисса… прошу тебя… – проговорила, потупив глаза, миссис Парментер с отчаянием в голосе, сделавшемся едва слышным.

Мэлори взирал на сестру с неподдельным интересом.

– Буквально вижу все это, – разогревала драму Кларисса, зажмурив глаза и подняв подбородок. Она также давала превосходное представление. – Юнити влюблена в Доминика, однако ему скучно с ней, и его тянет к особе более женственной, более привлекательной. – На лице ее царила полная сосредоточенность, полнейшая собранность. – Однако она не намеревается отказываться от него. Оказаться отвергнутой – это не для нее. Она шантажирует его их связью, угрожает все рассказать – всем, папе, Церкви… Его вышвырнут оттуда.

– Полнейший вздор! – в гневе возразил Кордэ. – Прекратите! Вы говорите жуткие, абсолютно невозможные, даже немыслимые вещи.

– А разве нельзя? – широко распахнув глаза, девушка повернулась к нему. – Разве вас нельзя обвинить? Если можно спокойно обвинять папу, то почему вы или Мэлори… или я, в конце концов, оказываемся вне подозрений? Я знаю, что не убивала ее, но не могу сказать этого обо всех остальных. Разве не поэтому мы сидим здесь, подозревая друг друга, вспоминая все, что придет в голову, и пытаясь придать смысл этим воспоминаниям? Разве не этого все мы боимся? – Она резко взмахнула руками. – Это мог сделать любой из нас. Каким образом можем мы оправдать себя, как не доказав, что преступление совершил кто-то другой? Насколько хорошо мы знаем друг друга, знаем тайные сущности, скрывающиеся за знакомыми лицами? Не надо затыкать мне рот, Мэлори!

Брат наклонился к ней, и мисс Парментер нетерпеливым движением оттолкнула его.

– Все верно! – Она расхохоталась, пожалуй, излишне бурно. – Возможно, Юнити надоела Доминику, он влюбился в маму, a когда Юнити не захотела отпустить его, убил ее. A теперь он просто рад тому, что в убийстве обвиняют папу, потому что теперь его не отправят на виселицу, а кроме того, он одновременно избавляется от папы. Мама получает свободу и может выйти за него, и…

– Это нелепо! – произнесла задержавшаяся в дверях Трифена полным ярости громким голосом. – Нелепо и невозможно.

Кларисса повернулась к сестре:

– Почему? Людям нередко случалось убивать из-за любви. И это куда разумнее, чем предполагать, что папа убил ее потому-де, что она атеистка. Боже милостивый, мир полон атеистов! Христиане должны обращать их, а не убивать.

– Рассказала бы ты это инквизиции! – отрезала миссис Уикхэм, сделав еще один шаг в комнату. – Это невозможно уже потому, что Доминик не стал бы толкать Юнити. Если бы она даже и испытывала к нему подобную симпатию, что чрезвычайно маловероятно, то первой бы ощутила скуку и разорвала связь. И она не опустилась бы до шантажа. Столь низменный поступок был бесконечно недопустим для нее. – Она с ненавистью посмотрела на мисс Парментер. – Все, что ты говоришь, лишь обнаруживает скудость твоего мышления. Я спустилась, чтобы извиниться в том, что нарушила мир за столом, обнаружив плохие манеры. Однако теперь я вижу, что поступок мой не имеет смысла, так как Кларисса только что обвинила нашего гостя в тайной интрижке с другой нашей гостьей и в последующем убийстве ее, чтобы свалить вину на моего отца и жениться на моей матери. Моя несдержанность – пустяк рядом с подобным обвинением.