Загадка штурмана Альбанова - Михаил Чванов

Сойди Мима Жданко со шхуны в Александровске — и экспедиция, очевидно, не состоялась бы. Подогрей она ссору штурмана и капитана — могла бы быстро наступить трагическая развязка. А она поступала согласно своему имени. — Ерминия созвучно Ермонии, имя Ермиония, что по святцам значит: «связывающая». Именно она связывала, цементировала психологически неравновесный экипаж «Св. Анны».

Я думаю, что и Г. Л. Брусилов совсем не был плох как человек. Причина его загадочной ссоры со штурманом — не какие-то врожденные качества и не психологическая несовместимость в чистом виде. Вы называете их физическую болезнь, ранее принятую за цингу, трихинеллезом, — а каковы его психологические последствия? Если цинга вызывает апатию, то не вызывает ли трихинеллез нервные сдвиги? Если инфекционисты подтвердят такое, то еще одну часть вины за ссору можно снять с памяти Г. Л. Брусилова…»

Перебиваю это письмо воспоминанием, что и экспедиция на яхте «Заря» Э. В. Толля, отправившаяся на поиски легендарной Земли Санникова, во время которой Эдуард Васильевич и погиб, сопровождалась непримиримой ссорой двух несомненно замечательных людей: начальника экспедиции и командира судна лейтенанта Н. Н. Коломейцева.

Уже упомянутый Н. Я. Болотников в книге «Никифор Бегичев» так описывает это, безусловно, трагическое недоразумение, которое, может, и стоило Э. В. Толлю жизни: «Коломейцев, требовательный к себе, был также требователен и к подчиненным. Он не делал никаких скидок на необычайные условия плавания и продолжал поддерживать на яхте, так же как и позже на зимовке, военную дисциплину. Это не нравилось Толлю, человеку иного характера, с либеральными по тому времени взглядами. В своем стремлении создать на «Заре», как ему казалось, дружескую атмосферу, основанную не на уставных отношениях, он порой нарушал рамки субординации, обращаясь к подчиненным через головы офицеров. Это Коломейцев не мог допустить…

Матросы стали называть ученых и Толля по имени и отчеству, что Коломейцеву казалось большим нарушением дисциплины. Произошел разрыв, в результате которого Коломейцев подал рапорт с просьбой освободить его от обязанностей командира судна и направить на материк. В официальной версии отъезд Коломейцева связывался с необходимостью организации вспомогательной угольной станции на острове Диксон на случай возвращения «Зари» на запад и на острове Котельном, если «Заря» обогнет мыс Челюскина… 3 февраля Коломейцев и Расторгуев оставили «Зарю». Они предполагали пройти по пути, некогда совершенному Лаптевым, а затем и Миддендорфом: вверх по течению Таймыры, через Таймырское озеро, по рекам Рассохе и Блудной до станка Рыбное. Там они надеялись найти зимние стойбища оленеводов, которые доставили бы их до населенных мест… Неожиданно для всех 21 февраля Коломейцев и Расторгуев возвратились на «Зарю». «В одно утро, — рассказывает Бегичев про этот случай, — вахтенный матрос увидел, что с северо-востока идет нарта и два человека пешком за нартой. Все мы вышли наверх посмотреть, кто такой это идет. Эти люди подошли к судну, и оказалось, что Коломейцев и Расторгуев вернулись обратно. Они ездили семнадцать суток, устья Таймыры не нашли… Одежда и спальные мешки у них были замерзшие. Мы их встретили, но барон Толль, как только узнал, что вернулся Коломейцев, то сию же минуту ушел к себе в каюту. Он почему-то сильно был недоволен возвращением Коломейцева».

Отдохнув несколько дней, 5 марта Коломейцев и Расторгуев вторично вышли тем же путем, но через двадцать шесть суток, претерпев много лишений, снова вернулись, не найдя и на этот раз устья Таймыры.

Коломейцев предложил Толлю изменить маршрут — идти на Гольчиху вместо Хатанги. Толль согласился.

«Неужели мне придется отправлять почту еще в четвертый раз?» — спрашивает Толль в своем дневнике. Но Коломейцев не вернулся.

До мыса Стерлегова его и Расторгуева провожали Бялыницкий-Бируля со Стрижевым. 28 апреля у мыса Прощания отряды расстались, и 27 мая, на сороковые сутки пути от «Зари», Коломейцев достиг Гольчихи. Впоследствии он выполнил задание Толля, доставив в начале лета 1901 года около 100 тонн угля, запас одежды и табаку на Диксон. В сарае, выстроенном для хранения угля, Коломейцев оставил рапорт на имя Толля и письмо для адмирала Макарова, собиравшегося посетить Диксон на «Ермаке». Но ни Толль, ни Макаров этим углем не воспользовались…

Вот так: даже полные лишений и смертельного риска неудачные походы Коломейцева не смогли смягчить сердце «мягкого» Толля.

Кто из них был прав?

Наверное, не нам об этом судить. Скорее, по-своему был прав каждый. Но Толль погиб при возвращении с острова Беннета по льдам Восточно-Сибирского моря и навсегда остался в истории освоения Арктики. Железный Н. Н. Коломейцев, пусть с третьего раза, но дойдет до земли, и мало кто из ныне живущих о нем когда-нибудь слышал. И погиб ли бы Толль, если бы Коломейцев остался на судне? Почему он решился на такой безрассудный шаг? Почему, не дождавшись весны, рискнул возвращаться с острова Беннета полярной ночью?

«Если бы они вернулись в конце августа, то могли бы добраться на Новую Сибирь, где для них была устроена изба и имелся запас провизии. Но что их побудило идти в это время? — задавался вопросом и бесстрашный Бегичев. — Ни один путешественник в такое время года не пошел бы на верную смерть. Ему надо было на Беннете перезимовать, а весной можно было свободно перебраться на Новую Сибирь. По всем данным, что их побудило выйти в такое темное время — голод».

Да, парадоксы Арктики: Толль, как позже погибшие Седов, Русанов, Брусилов, может, в конечном счете в результате необдуманности своих поступков, непродуманности своих экспедиций, стали известными всему миру, а кто ныне знает Коломейцева? Хотя, впрочем. его имя тоже осталось на карте. Несмотря на пробежавшую между ними черную кошку, именно Толль назвал его именем реку, на которую тот случайно с Расторгуевым вышел в поисках Таймыры…

По возвращении из экспедиции Николай Николаевич Коломейцев некоторое время командовал ледоколом «Ермак», а затем в составе 2-й Тихоокеанской эскадры вице-адмирала Рождественского ушел на Дальний Восток. Участник похода, позднее известный писатель А. С. Новиков-Прибой в романе «Цусима» так описывает Н. Н. Коломейцева: «Худощавый блондин, проницательные серые глаза, задумчивый лоб, прямой нос, маленький рот с плотно сжатыми губами, закрученные кверху усики, бородка кисточкой. Но под этой обычной для многих офицеров внешностью скрывалась непоколебимая сила воли, смелость и находчивость. Начитанный и образованный, он знал несколько языков…»

В критический момент Цусимского сражения, когда потерявший ход флагманский броненосец «Суворов» стал беззащитной мишенью японской артиллерии, миноносец Коломейцева «Буйный» бросился спасать штаб эскадры. Участник Цусимского сражения В. Семенов в трилогии «Расплата» писал: «Коломейцев делал то, что можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению… Он пристал к наветренному борту искалеченного броненосца. Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой почти в уровень со срезом, то уходил далеко вниз, то отбрасывался от броненосца, то стремительно размахивался в его сторону, каждое мгновение рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ неподвижной громады».