Антанта и русская революция. 1917-1918 - Роберт Уорт

Как и предыдущие, это заявление было проигнорировано союзниками, хотя двумя днями позже Бьюкенен поручил опубликовать в небольшевистской прессе длинное заявление, которое косвенно затрагивало вопрос переговоров о перемирии, прямо не отвечая на многочисленные призывы к участию в них союзников. В этом заявлении еще раз привлекалось внимание к запрету на заключение сепаратного мира по договору 1914 года, которое нарушило советское правительство. Тем не менее, утверждал посол, «мы не намерены вынуждать не желающего воевать союзника продолжать вносить свой вклад в общие усилия напоминанием о наших правах, предусмотренных в этом договоре». Союзники не могли направить в Брест-Литовск своего представителя, но были «готовы, как только будет установлено стабильное правительство, то есть признанное всем русским народом, изучить с этим правительством цели войны и возможные условия справедливого и прочного мира». Остальная часть заявления Бьюкенена была посвящена защите доброго имени своей страны от частых нападок со стороны большевистской прессы. Особенно его встревожила революционная прокламация, выпущенная всего за день до этого и обращенная к мусульманам России и Востока, видимо, он опасался волнений, которые она могла вызвать в Индии. Еще больше встревожили возможные последствия этой пропаганды британского министра иностранных дел, который проявил необычайное усердие, стараясь скрыть прокламацию от населения стран союзников. Заявление посла, представляющее точку зрения союзников, естественно, встретило резкую критику в большевистских газетах. Троцкий произнес речь, заявив, что посол выразил свою привязанность к России на пяти колонках газеты и что, хотя очень приятно узнать о его теплых чувствах, важны не слова, а поступки.

Подстрекательные речи большевиков тревожили не только союзников. Германии также приходилось испытывать на себе это скрытое вмешательство в ее внутреннюю жизнь, где оно могло вызвать гораздо более серьезный хаос, чем в более отдаленных территориально западных демократиях, и сыграть значительную, хотя и косвенную роль в возможном падении империи. Вскоре после назначения Троцкого министром иностранных дел он создал специальное информационное бюро под руководством Карла Радека, большевика-австрийца. Один из отделов этого бюро занимался международной революционной пропагандой, и заведовать им был поставлен Борис Райнштейн, который приехал в Россию в числе трех неофициальных американских делегатов на Стокгольмскую конференцию. Он отвечал за издание «Ди Факел», пропагандистской газеты, специально предназначенной для населения Германии, и нескольких других подобных газет в Венгрии, Богемии, Румынии и Хорватии. Ему в помощь были даны Альберт Райс Уильямс и Джон Рид, два американских писателя, сочувствовавших большевистской идее. Рид, который стал одним из основателей и лидеров американского коммунистического движения и чье тело покоится у Кремлевской стены в Москве после того, как он умер там в 1920 году от тифа, в январе 1918 года был назначен советским консулом в Нью-Йорке (пост весьма сомнительный, поскольку Америка не признала советское правительство).

Во время перерыва в переговорах о перемирии советская пропаганда начала серьезное наступление против Центральных государств. Хоффман решительно отверг изложенную на конференции просьбу русских разрешить доступ в Германию «большевистской пропаганде и литературе», но великодушно предложил свою помощь в «их экспорте во Францию и в Англию». Ему также приходилось противостоять требованиям советских представителей разрешить братание солдат. Но не успели делегаты вернуться из Брест-Литовска, как первый номер «Ди Факела» уже был на пути к фронту, а его тираж впоследствии достиг полумиллиона экземпляров в день. Весь тираж был отправлен специальными поездами в различные центральные города и передан солдатским комитетам. Оттуда газета распространялась по всем населенным пунктам вдоль линии фронта и в небольших количествах передавалась германским солдатам, обычно тайком, поскольку офицерским составом предпринимались отчаянные усилия не пропускать в армию эти опасные материалы.

Находящиеся в России германские военнопленные подвергались более систематической обработке. Эти войска настолько пропитались революционной идеологией, что перед тем, как им было разрешено вернуться в Германию, их заключили на тридцать дней в «лагеря политического карантина», чтобы «дезинфицировать» и снова привить патриотические ценности.

Разумеется, союзники горячо одобряли большевистские идеи, когда они работали против Центральных государств. Эдгар Сиссон, находившийся в России по поручению Комитета общественной информации, внес свою долю средств на печатные станки, которыми пользовалось бюро Радека, и, несмотря на свое враждебное отношение к большевикам, выделил Робинсу значительную сумму для использования советским правительством в пропагандистской работе. Германские протесты и угрозы не могли преградить путь потоку агитационной литературы. Еще 6 декабря Хоффман жаловался Карахану на «бецеремонное вмешательство во внутренние дела Германии, угрожающее успешному продолжению переговоров и выявившее незнание действительного состояния дел в Германии».

Несмотря на это неопровержимое доказательство отсутствия согласия и сотрудничества между Германией и большевиками – доказательство, которое приобретало все большую весомость по мере продолжения переговоров о мире и возникших в их процессе острых разногласиях, – общественное мнение союзников продолжало настаивать на существовании германско-большевистского заговора. Нью-йорская «Таймс» приводила анонимное сообщение из Парижа, в котором утверждалось, что французское правительство имеет «абсолютные доказательства» того, что Ленин был послан в Россию германской шпионской системой и «является креатурой службы прусской пропаганды». Лондонская «Морнинг пост» называла Крыленко «германско-еврейским шпионом», а Ленина – Иудой Искариотом по фамилии Зедербаум. «Учитывая безусловное разоблачение Ленина как платного германо-австрийского ставленника, – заявляла «Пост», – мы не очень удивлены известием, что после перемирия он сможет найти убежище в Германии». Парижская «Фигаро», ссылаясь на крупного финансиста, только что вернувшегося из Петрограда с «ошеломляющими подробностями» о потоке германского золота, которое по-прежнему поступает в Россию, утверждала, что «в руки и карманы приспешников Ленина… ежедневно направляются миллионы рублей». «То, что большинство большевистских лидеров оплачиваются Германией, – заключала «Фигаро», – ясно как день».

И не только пресса формировала общественное мнение относительно большевиков. Очевидно, правительства союзников тоже поработали над этой версией. Секретный меморандум американского Государственного департамента от 1 декабря, признавая трудности в получении «какой-либо связной информации о карьере Ленина», уверял о существовании «достаточных доказательств, что значительные средства, которые он потратил со времени (своего появления в Петрограде), являются германского происхождения и что «мало сомнений, что он является германским агентом», как и «убежденным и неистовым агитатором социализма».

При подобной убежденности, процветавшей среди служащих посольств в Петрограде, нет ничего удивительного в появлении огромного количества фальшивых документов, которые должны были удовлетворить потребность в более конкретных доказательствах тайного сговора. Один из таких документов был опубликован после «июльских дней», но о нем сразу забыли, как только он сделал свое дело. С приходом к власти большевиков всех представителей союзников в Петрограде буквально засыпали поддельными документами в расчете на то, что доверчивый покупатель схватит их, уплатив солидное денежное вознаграждение. Эдгар Сиссон не доставил разочарования поставщикам такой продукции: ценность фальшивок поразила его, и он поспешил переправить их в Соединенные Штаты, где позже они были опубликованы правительством. Эти документы якобы доказывали получение большевиками приказов непосредственно от верховной военной ставки Германии, и хотя некоторые из них могли быть примерами подлинной переписки между российским и германским правительствами, вряд ли они могли служить доказательством «заговора». Самые поразительные и внушительные по объему «документы Сиссона» были довольно неуклюжей фальсификацией, почти все из них были отпечатаны на одной пишущей машинке. Вначале они были предложены двум британским служащим секретной службы в России – Джорджу Хиллу и Сидни Рейли, которые отказались их взять после того, как экспертиза определила подделку. Сиссон получил их от Евгения П. Семенова, антибольшевистского журналиста, предположительно поддерживавшего контакты с некими анонимными персонами советского Министерства иностранных дел.