Альбигойцы. Начало истории и учение - Николай Осокин

Обо всех этих сказках ни слова не говорят писатели достоверные и непосредственные источники. Допросы тоже не подтвердили этого ни в Италии, ни во Франции[189]. Дело в том, что католиков смущала чистота жизни альбигойцев, и, завидуя, они обвиняли их в тщеславии и притворстве: чисты-де они были днем, ночью же выказывали всю свою необузданность. Но, повторяем, вся эта клевета – вымыслы мелких памфлетистов, не способных стать на более высокую позицию и рабски следовавших за невежественной толпой. Образованные католики, враги их веры, отдают должное чистоте, патриархальности и легальности их нравов, столь противоположных с нравственным обликом тогдашних католических прелатов, которые, по словам одного стихотворного памятника, «прямо говорят, криво идут, обманывая простотой и благочестием имени, которое носят»[190].

Печаль всегда рисовалась на бледных, истомленных воздержанием и омраченных суровой думой лицах катаров, как замечал еще святой Бернар[191]. Они ничего не начинали без молитвы, без благословения Божия; и в отдыхе и в болезни они мечтали о небе; между ними не было ни слишком высоких, ни слишком малых; великий Бог, перед взором которого все умалялось, уравнивал всех между собою. Ровный, тихий голос, скромная походка, смиренный вид, поникший взор были признаками катара.

«Облик патарена печален, голос наполнен слезами», – справедливо характеризовали итальянских сектантов. По самому духу своего учения еретики (подразумеваются верные, то есть те, кто не посвятил себя исключительно духовным делам), призваны были к труду и деятельности. Работа была единственным источником, который мог дать альбигойцу средства к существованию и одновременно содействовать успеху учения секты. Оттого они блюли свое хозяйство и, ведя умеренную жизнь, были часто упрекаемы в скупости, в жадности к прибыли. Оправданием им может быть то, что, подобно евреям, они должны были заботиться о будущем, должны были ожидать, не обеспеченные в настоящем, ежедневного грабежа своих имуществ, даже изгнания в чужие края. Тысячи мелких оскорблений могли смягчаться разве что деньгами. Экономическое развитие Лангедока многим обязано характеру его обитателей вообще, но еще более – характеру и личным свойствам последователей альбигойских сект. Верные должны были усиленно трудиться еще и потому, что в их обязанности входило содержание совершенных, духовенства, больных и бедных братьев. Их пожертвования, а также и деньги на требы собирались в особую казну, которая была на попечении архиерея, в опасное время ее прятали в погреба в лесах, зарывали в землю и употребляли на общественные нужды.

Еретики – это сброд бедняков, тунеядцев, невежд, глупцов, говорили монахи-хроникеры и восклицал святой Бернард. После всего сказанного очевидно, насколько это несправедливо. Создать стройную философскую систему, бороться с учеными богословами – дело ума далеко не невежественного. Полемисты сознавались, что противники их весьма искусны в знании Святого Писания. Множество «совершенных» получило образование на скамьях Парижского и Болонского университетов. Церковь католическая не страшилась бы безграмотных невежд. Вернее было сказать, что еретики были интеллигенцией Юга. Все, чему мы были свидетелями в первой главе, являлось отражением религиозного свободомыслия.

Альбигойцев упрекали также в лицемерии. Святой Бернар, немец Экберт, испанец Лука говорят, что «верные» альбигойцы продолжали для вида посещать католические храмы, что они подходили к причастию, но бросали незаметно облатки в угол или прятали в молитвенник. В этом же обвиняли их манихейских и присциллианских предшественников. Не стоит думать, что к такой мере они должны были прибегать постоянно даже в дни, счастливые для своей веры, но, с другой стороны, нельзя отрицать, что необходимость в первое время часто ставила их в такое положение. Во всяком случае, твердая энергия и неустрашимость – черта не тех, кто умеет лишь лицемерить, скрывая свои убеждения, а свидетельством тому, что еретики не только лицемерили, служит сама история или, лучше, способ распространения альбигойства.

Искусство и умение еретиков пропагандировать свое учение, их изворотливость, разнообразие средств, к которым они прибегали, – все это заслуживает особенного внимания. Вот какой-нибудь верный, сопутствуемый искушенным в назиданиях духовным лицом или совершенным, минуя замок, пробирается по живописной лангедокской деревне, населенной католиками. Время идет к ночи. У верного здесь есть знакомые, здесь его всегда считали за католика. Страннику охотно отворяют ворота. Завязывается тихий разговор, который незаметно, мало-помалу переходит к вопросам веры и необходимости спасения. Благоговейным тоном верный начинает говорить, как трудно достигнуть этого спасения. В разговор вмешивается старец, его незнакомый спутник, скорбный и крепкий вид которого внушают уважение и невольно располагают к себе. Он ведет красивую речь о Боге и Евангелии, говорит так набожно, так красноречиво, что назавтра хозяева не отпускают гостей и соседи, наслышавшись о старце, приходят послушать его. Он задерживается в деревне. Из его уст так убедительны уверения о зле, заразившем нынешних пастырей, о порче, которую они внесли в христианское учение, что остается только отступать перед доводами, преисполненными текстов Писания на родном языке, притом истолкованных так ясно. Тогда он начинает называть свое дуалистическое учение истинным учением евангельским, пока скрывая демоническое основание его. Убежденные искренностью гостя, евангельской простотой слова, слушатели просят проповедника продолжать. А между тем его товарищ начинает, со своей стороны, внушать хозяину необходимость спасения и соединения с Богом.

– Как достигнуть того?

– Если захочешь, то очень просто. Ты знаешь, какие преследования и мучения терпел Христос за нас, следовательно, если мы хотим достигнуть спасения, то должны брать пример с тех, которых гонят за него и казнят вслед за ним.

Собеседник хочет посмотреть этих подвижников. Его приводят в собрание «добрых людей», он все чаще посещает эти вечера, слушает «мудрые речи» и увлекается ими. Прежде всего ему открываются истины житейской мудрости, внушается презрение и ненависть к католическому духовенству и «идолопоклонству, которое оно ввело». Истинной церковью, ведущею к блаженной кончине, окажется только одно альбигойское общество, пропаганда которого незаметно проникала всюду, пользуясь всеми обстоятельствами, часто прибегая к хитрости, не пренебрегая никакими средствами.

Лишь только становилось известным, что на собрании присутствуют посторонние, то двое еретиков, притворившись, вступали в богословский спор, один из них играл роль католика. «Католик», конечно, оказывался побежденным, чем готовил в слушателях будущих прозелитов. Еретики принимали все меры к распространению своих сочинений. Часто находили поучения их проповедников, катехизисы, памфлеты прибитыми на перекрестках, на мостах, у перевозов. На улицах дети католиков распевали гимны, сочиненные в альбигойском духе, изложенные красивыми, легко запоминающимися стихами.