Голгофа XXI - Елизавета Ельская

Филипп сказал, что поскольку им все равно надо будет скоро остановиться, чтобы сварить обед, то почему бы не сделать привал здесь? Предложение было принято. Фома заглушил мотор, и вездеход замер внизу холма. Все выбрались из машины. Прислонившись к борту, Иоанн с выражением тихой задумчивости долго рассматривал церковь, и ветер ерошил его пшеничные волосы, сдувая пряди на лоб, рассеченный неровным шрамом.

— Красиво… Теперь ничего такого нет.

Оказавшийся рядом Симон грубовато заметил:

— Теперь много чего нет.

Иоанн покачал головой:

— Это совсем другое. Ты не понимаешь…

— Извини, — неловко сказал Симон. — Я не хотел задевать твои чувства.

Иоанн посмотрел на него с недоумением, затем слегка улыбнулся:

— A-а, ты решил, что я верующий?

— Ну вроде того…

— Нет, я в Бога верю не больше твоего. Просто она, — Иоанн махнул рукой в сторону церкви, — очень красивая. Даже если бесполезная, все равно красивая. А это уже что-то значит, верно? У людей, которые ее построили, как и у тех, кто потом приходил сюда, в жизни было то, чего у нас уже нет. Пусть не вера, но что-то иное, кроме грязи и убожества.

На его лице, всплыв из глубины души, отразилось то, чего в двадцать пять лет быть не должно: застарелая горечь и боль. Он провел ладонью по лбу, отбрасывая лезущие в глаза волосы, задел шрам, и его губы слегка дернулись, но он тут же забыл об этой мимолетной боли, которая ничего не значила по сравнению с той, другой, и тихо добавил:

— Это ведь очень важно: иметь что-нибудь такое, о чем приятно вспоминать.

Тут он заметил рядом Филиппа и смутился, подумав, что всегда собранный и жесткий Филипп может решить, будто он раскис. Однако Филипп тоже окинул храм задумчивым взором и затем сказал совсем не то, чего от него могли ожидать, что прозвучало в его устах неожиданно и странно:

— Я не принимаю всерьез христианские сказочки, но если Бог все-таки есть, я хотел бы задать ему один вопрос. Только один: почему он никогда не протягивает нам руки? — Красивое лицо Филиппа скривилось в горькой гримасе. — А знаете, что хуже всего? Если Он протягивает, а мы не замечаем. Слишком долго не замечаем…

Резко отвернувшись, Филипп отошел и скрылся за машиной. Пронизанное далеким закатным светом небо, подобное опрокинутой чаше, сияло бездонной голубизной.

Перекусив, они снова сели в машину и, отчего-то смущаясь друг перед другом, молча смотрели на храм, до тех пор пока он не скрылся из виду. Возможно, они, сами того не осознавая, стремились сохранить что-то в своей душе от этого светлого места, унести с собой частицу храма. Не как символа веры, которой не было ни у одного из них, а как нечто противоположное тому, что их окружало, что было их жизнью: грязи, крови, уродству, жестокости, зыбкости и ненадежности всего, кроме смерти.

Фома, с утра сидевший за рулем, а теперь уступивший место Филиппу, сказал:

— Я читал про одну любопытную теорию насчет переселения душ. Будто бы душа после смерти переходит в рождающегося ребенка, и так снова и снова, но каждый раз ничего не помнит о предыдущих существованиях. И по некоему закону — он называется Кармой — душа несет ответственность за то, что совершено ее носителем в предыдущих жизнях.

— Как это? — заинтересовался Иоанн.

— Ну, я так понимаю: если в какой-то жизни ты наделаешь дел, то в следующей это тебе выйдет боком.

Симон иронически хохотнул:

— Тогда, Фома, получается, что все мы в предыдущей жизни были бандитами и убийцами. Иначе нас не угораздило бы родиться здесь.

Фома поднял вверх палец:

— Это точка зрения пессимиста.

— А что скажет оптимист? — с улыбкой спросил Святослав.

— Оптимист скажет, что мы сейчас не расплачиваемся за прошлые грехи, а набираем очки на будущее.

Симон ехидно осведомился:

— Никак ты рассчитываешь в следующий заход на какое-нибудь райское местечко?

В глазах Фомы заплясали веселые искорки.

— Почему бы и нет? Представляешь, Симон, лежу я на чистом песочке, на мои ноги набегают волны, под рукой у меня не всякие там дозиметры и защитные костюмы, а… — Он запнулся, глянув на Марию, и сформулировал несколько иначе, чем собирался сначала: —…А самые интересные места особ женского пола. Как тебе это, а, Симон? Я не жадный, тебе тоже достанется.

— А я как же? — с безудержным смехом спросила Мария. — Я за что держаться буду?

Фома тоже засмеялся:

— Ну ты — дело другое. Зачем тебе держаться за каких-то посторонних мужиков, когда тут своих навалом? Если с Петром у тебя в следующем рождении осечка будет, вспомни про меня.

— Ты же с другими загорать собираешься!

— Да я их всех ради тебя вмиг брошу, рыженькая!

— Ладно, я учту, — кивнула Мария, продолжая улыбаться.

Филипп, на мгновение оторвав взгляд от дороги и обернувшись, спросил:

— На мою долю что-нибудь достанется?

Фома с важностью заявил:

— Рядом со мной вы все не котируетесь. Правда, рыженькая?

Мария задорно кивнула, тряхнув кудрями, и все дружно заулыбались, даже Кирилл, обычно злившийся в подобных ситуациях, на сей раз обошелся без хмурых взглядов и резких замечаний. Однако, когда вездеход стал преодолевать довольно крутой подъем, Фома сразу посерьезнел и даже помрачнел, озабоченно прислушиваясь к шуму мотора.

— Филипп, дай-ка я поведу, — сказал он и перебрался на водительское место.

Судя по его виду, что-то в поведении вездехода ему определенно не нравилось.

— Дело близится к ремонту, — вскоре пробормотал он. — Что-то там стучит… Хорошо, что я захватил запчасти и инструменты.

Святослав спросил:

— До сумерек продержимся?

— Лучше не рисковать. Для серьезного ремонта нет условий.

— Тогда останавливайся. Дотяни до поворота и глуши мотор.

Достигнув поворота, они обнаружили, что очутились на окраине дотоле скрытой большим пологим холмом деревни, через которую проходила дорога. Святослав, будь его воля, предпочел бы объехать деревню стороной, но выбирать не приходилось: Фома явно опасался, что мотор полетит, а лишиться машины, когда в баках еще полно горючего, было бы крайне обидно.

Деревня по нынешним временам была немаленькой: домов тридцать. Из ближайших окон уже выглядывали обитатели, а кое-кто даже рискнул подойти. Потом явился статный мужчина лет сорока, с длинными черными волосами и окладистой бородой. По тому, как другие почтительно замолкали, когда он говорил, было ясно, что он пользуется большим авторитетом у односельчан. Он сказал Святославу:

— Мы вам для ночлега целый дом предоставим. Он пустой стоит. Пара, что жила там, недавно в болоте утонула. Молодые, неосторожные, а леса здесь топкие.