100 великих оригиналов и чудаков - Рудольф Баландин

Разнообразны, а то и неожиданны были вопросы, о которых рассуждал он с Владимиром Вернадским.

Можно представить себе, как по темной и тихой вечерней улице (без электрических фонарей и автомобилей) прохаживаются плотный, осанистый старик с молочно-белой бородой и маленький гимназист. Старик спрашивает:

– Скажи, Владимир, ты задумывался о происхождении рода человеческого?

– Вы имеете в виду теорию Дарвина о происхождении человека от обезьяны?

– Предположение, гипотеза – и только… Одна из попыток проникнуть сквозь темную завесу минувших тысячелетий. Попытка натуралиста, но не философа, дающая пищу для ума и не согревающая сердце… Когда приходишь к самому краю жизни, то дьявольски хочется знать, кто ты был, откуда пришел и куда все-таки уходишь. И вдруг пришел от папашеньки-обезьяны, уходишь в грязь… Не хочу! Протестую!.. Оскорбительно для человечества!

Следует долгая пауза. Воображение гимназиста сопоставляет шимпанзе из зверинца и отца, облекает мохнатую обезьяну во фрак и в таком виде помещает на пальму… Да, весьма сомнительный родственник, пускай и дальний…

– Вы предполагаете, – нетвердо говорит Владимир, – верность догмата церкви о божественном творении?

– Забудь догматы церкви, когда речь заходит о природе! Церковное понятие божества – это язычество, суеверие, достойное дикарей, но не цивилизованного человека!

Поистине замечательна способность Евграфа Максимовича удивлять парадоксами! Священное Писание отвергает идею Дарвина, Дарвин опровергает Священное Писание. Ни то ни другое не устраивает Евграфа Максимовича. Как тут разобраться?

– Нет! – продолжает старик, воодушевляясь. – Я не смею отречься от своего давнего волосатого четырехрукого предка. Не только признаю его, но и почитаю; не стыжусь его, а преклоняюсь перед ним и с чувством сыновьей любви готов смыть с его мученического чела кровь своими слезами!

Воображение мальчика создает картину, которая привела бы в ужас не только учителя Закона Божьего: обезьяна с печальными и мудрыми человеческими глазами, в терновом венце мученика…

– Им приходилось много страдать, ибо нет легкого пути к человеку. И я представляю отчетливо, как первый оранг подобрал с земли палку и попытался выпрямиться, опираясь на нее. Ему было неловко, трудно, больно, однако он поднимался и стоял. И остальные глядели на него снизу вверх, с трудом задирая головы. Вот еще один и еще берут палки. Они пробуют двигаться вертикально, ходить. Может ли такая дерзость понравиться седым вожакам стада? В одну из ночей – в первую Варфоломеевскую ночь на Земле! – вожаки напали на тех, кто осмелился гордо поднять голову, жестоко избили их и прогнали прочь. Много испытаний пришлось перенести несчастным, прежде чем они научились ходить вертикально, а палки стали употреблять не для хождения, а для охоты и копания земли…

Яркие картины рождал этот рассказ. И все-таки трудно было удержаться от вопроса:

– Евграф Максимович, стало быть, вы утверждаете естественное творение…

– Мой юный друг, подними глаза вверх и взгляни на звезды… Я не могу взирать на эту чудесную Вселенную, как и на судьбу человеческую, и довольствоваться заключением, что все это – результат случайной игры неразумных сил… Чаще смотри на звезды, мой друг, и ты ощутишь безмерность мироздания и свое присутствие в нем – не случайное, не мимолетное, а вечное…

По черному, густо усеянному звездами небу чиркнула у горизонта падающая звезда.

– Нет, мы не падающие звездочки. Мы принадлежим этим звездным мирам, составляем с ними единое целое. В этой вечности есть одна лишь абсолютная жизнь и нет абсолютной смерти… Быть может, ты усомнишься? Что ж, я поясню… Человек есть колония клеточек – так говорит естествоиспытатель. Микроскопические клеточки, сочетаясь, составляют разумное существо, управляющее не только собою, но и отчасти судьбами мира, которого оно составляет лишь часть… А теперь обратимся вновь к звездам. Эти едва заметные бесчисленные точки – отдельные миры. Каждое солнце с его планетами плавает в страшно глубоких пространствах, их отделяющих. И все эти мириады точек, сочетаясь вместе, составляют органическое целое, разум которого настолько выше разума каждого мира, насколько разум человека выше разума клеточки. Такой высший разум есть бог, управляющий мирами, то есть частями самого себя. Эта звездная величественная бездна пространства есть органическое разумное целое, сложившееся в беспредельности времени!

…Вернувшись домой, лежа в постели, Владимир долго не мог успокоиться. Воображение уносило его в мировое пространство, и над серебряной луной роились неведомые существа, и звезды вместе с планетами оживлялись, и мириадами мерцающих глаз таинственный мир смотрел на него и размышлял о нем, о человеке, летящем в его пределах…

Так ли было все в действительности? Можно ли восстановить и счесть действительностью прошлое, отстоящее от нас более чем на сто лет?

Не было свидетелей этих разговоров (не считая, конечно, звездного неба), а люди, участвовавшие в них, давно умерли. Осталось только письмо Владимира Ивановича (от 6 июня 1886 года), где он вспоминает звездные вечера, прогулки с Евграфом Максимовичем и свои фантазии после них. Сохранились рукописи Евграфа Максимовича, отрывки из которых почти дословно приведены выше.

Старик, фантазирующий, как ребенок; ребенок, мудрствующий, как старик… Вполне обычная ситуация.

О разуме звездных миров допустимо слагать стихи, а не писать научные трактаты (кстати, на эту тему писал в прошлом веке К. Э. Циолковский). Нигде в научных трудах В. И. Вернадского нет упоминания о мировом разуме. О происхождении человека он тоже не писал. Выходит, от его прогулок с Евграфом Максимовичем, как говорится, не осталось и следа. Приятное воспоминание детства – и только…

Нет, не так. Вот свидетельство самого В. И. Вернадского: «Такое огромное влияние имели эти простые рассказы на меня, что мне кажется, что и ныне я не свободен от них».

Наука – это не только факты, описания, обобщения, логические рассуждения. Такие операции способны производить компьютеры. Тут требуются только знания и систематичность. Человек, обладающий хорошей памятью, способен собирать факты, делать описания, обобщать и логически мыслить. Всему этому можно обучить.

Одно из слагаемых научного гения – фантазия, воображение, смелость мысли. Обычного фантазера выдумки только увлекают и развлекают. Ученый-фантазер умеет отделять выдумку никчемную или беспочвенную от выдумки полезной, правдоподобной. Сопоставив такую выдумку с фактами, ученый обнаруживает новые закономерности и приходит к выводам, которые не делал до него никто.

В беседах с Евграфом Максимовичем Владимир Вернадский не только упражнялся в фантазировании. Он учился видеть в привычном неведомое, размышлять о космосе, о беспредельных далях пространства и бесконечных безднах времени. Пытался постичь сущность жизни и смерти, смысл своего существования и бытия всего человечества. Он не находил ответы на загадки бытия, не мог удовлетвориться своими ответами. Ему не хватало знаний. Но он учился размышлять. Ведь едва ли не самое важное в науке – умение задавать умные вопросы и настойчивость в поисках ответов.