Русские распутья или Что быть могло, но стать не возмогло - Сергей Кремлев

Католичество же, напротив, претендовало на власть прежде всего над душами, из которой (это подразумевалось, но не афишировалось) должна была вытекать власть уже и над телами.

Александр это, вне сомнений, понимал.

Современный «историк» Михаил Сокольский ничтоже сумняшеся заявляет: «Позор русского исторического сознания, русской исторической памяти в том, что Александр Невский стал непререкаемым понятием национальной гордости, стал фетишем, стал знаменем не секты или партии, а того самого народа, судьбу которого он исковеркал»… Ирина же Карацуба бестрепетно утверждает, что Александр «подвёл (!? – С.К.) Русь под ордынское ярмо»…

Ни больше, но и не меньше!

«Бывали хуже времена, но не было подлей», – горько замечал Николай Алексеевич Некрасов! Не жил он во времена Ирины Карацубы и Михаила Сокольского, грязнящих имя Александра Невского и лояльных к именам Горбачёва и Ельцина.

Уж не буду говорить о том, что ни один народ никогда и ни при каких обстоятельствах не удостаивает чести быть на протяжении веков предметом национальной гордости и знаменем того, кто такой чести не достоин…

Просто остановлюсь на жизни Даниила Галицкого, без упоминания которого любой полноценный обзор русской истории невозможен, и без знания судьбы которого сложно понять до конца судьбу и суть Александра Невского.

Даниил Романович Галицкий (~1201–1264), князь Галицко-Волынский, старший сын византийской принцессы Анны и Романа Мстиславича Галицкого, ранее упоминаемого на этих страницах, был, как и его отец, личностью выдающейся. Обоих хорошо знали в Европе, оба имели свой вес в европейских делах. После гибели Романа в 1205 году в его огромном и богатом княжестве началась боярская смута, захваты земель Венгрией и Польшей… Малолетнему Даниилу достался лишь родовой удел – восточная часть Волыни с Владимиром-Волынским. Только после упорной борьбы повзрослевший галицкий князь смог разбить венгров, вернуть Галич, отвоевать Западную Волынь и подавить оппозицию галицкой знати. В ходе этой борьбы он умело использовал помощь то венгров, то польского короля Лешка, то волынских бояр.

К моменту нашествия Бату Даниил окончательно утвердился в Галиче и продолжил работу по укреплению и развитию вновь объединённого Галицко-Волынского княжества.

Первое знакомство князя Даниила с монголами произошло в битве на реке Калке, то есть – в 1223 году. Тогда Даниил, раненный в грудь, спасся с остатками дружины бегством. Когда Бату двинулся на Русь, Даниил просто не успел вмешаться в ситуацию вовремя, однако в 1240 году, когда Бату пошёл на Киев и из Киева сбежал князь Михаил, Даниил принял ответственность за Киев на себя и посадил там своего тысяцкого Дмитра, который руководил обороной города.

Даниил же направился в Венгрию с сыном Львом сватать королевскую дочь – впрочем, безуспешно. Скорее всего, он пытался заручиться и помощью против Бату, однако и эти попытки успехом не увенчались.

Вернувшись в Галич, Даниил нашёл свои земли разорёнными и дважды разграбленными монголами – на пути в Венгрию и при возвращении из европейского похода… Киев также был разрушен. Приходилось всё начинать заново, чем галицкий князь и занялся.

Столицу княжества он перенёс из боярского Галича в новый город Холм, расположенный к северо-западу от Владимира-Волынского (ныне – в Люблинском воеводстве Польши). По княжескому призыву в Холме поселились ремесленники «со всех концов земли». Поощряя строительство, ремёсла, торговлю, Даниил обеспечил новый расцвет Галицко-Волынского княжества. Одновременно он жёстко прекращал междоусобицы, опираясь в борьбе против боярства на служилых феодалов и горожан, в чём был, по сути, предшественником политики Ивана IV Грозного.

Казалось бы, положение юго-западного Галицко-Волынского княжества и его князя было намного менее зависимым от Орды, чем у северо-восточных русских земель и князей, однако и Даниилу пришлось ехать на поклон к Бату. У Карамзина этот момент описан весьма выразительно:

«Послы за послами являлись у него от имени ханского, требуя, чтобы он искал милости Батыевой раболепством или отказался от земли Галицкой. Наконец Даниил поехал к сему завоевателю через Киевскую столицу, …встретил татар за Переяславлем, гостил у Куремсы, их темника, и в окрестностях Волги нашёл Батыя, который в знак особенного благоволения, немедленно впустил его в свой шатёр без всяких суеверных обрядов, ненавистных для православия наших князей…».

Здесь цитирование придётся временно прервать, чтобы пояснить, что, например, киевский и черниговский князь Михаил Всеволодич (который в 1240 году бежал из Киева), в 1245 году был затоптан в Орде ногами за отказ пройти меж двух «очищающих» огней… Правда, у Михаила к тому времени накопились и другие перед Бату «грехи» – князь пытался поднять против него Запад и даже сносился на сей счёт с папой Иннокентием IV, обещая перейти в католичество.

С Даниилом же обошлись иначе:

«…”Ты долго не хотел меня видеть (сказал Батый), но теперь загладил вину повиновением”. Горестный князь пил кумыс, преклоняя колена и славя хана. Батый хвалил Даниила за соблюдение татарских обычаев; однако ж велел дать ему кубок вина, говоря: “Вы не привыкли к нашему молоку”. Сия честь стоила недёшево: Даниил, пробыв 25 дней в улусах, выехал оттуда с именем слуги и данника ханского…».

В 1250 году южно-русский летописец, описывая поездку Даниила к Бату, восклицал: «О, злее зла честь татарская!», и эти слова стали на Руси поговоркой.

«Благосклонность» Бату к Даниилу была вполне объяснима – затоптать очередного русского князя недолго, однако управлять «неверными» лучше всего руками «неверных», и коль уж так, то лучше иметь дело с сильным, но покорившимся князем, который и дань соберёт обильную, и обеспечит материальную базу дани.

У Даниила тоже имелся свой расчёт – разгромить монголов было невозможно, значит, с ними надо было ладить, восстанавливая русские земли и накапливая силы. Карамзин пишет: «…сей князь, лаская моголов, хотел единственно усыпить их на время и думал о средствах избавить отечество от ига».

Даниил начал переговоры с европейскими государями – венгерским и польским королями, австрийским герцогом, литовскими князьями, о совместном сопротивлении Орде. Он также дал знать в Рим папе Иннокентию IV, что «желает соединить церковь нашу с латинскою, готовый под ёё знамёнами идти против моголов».

Александр Невский подобные притязания Рима отверг, и понятно почему. Его контакты с католичеством были острее не бывает – на острие меча, и войти в союз в Римом означало признать претензии на Севере и Северо-Западе католических рыцарских орденов. Да и сам союз с Западом означал тогда для Северо-Восточной Руси историческое самоубийство.

Данил же Галицкий нередко союзничал с соседними католическими государями на вполне равноправной основе, и мог иметь надежды на общее выступление против монголов, угрожавших католической Европе.

Иннокентий IV к идее перехода галичан под его духовную власть отнёсся, естественно, с пониманием, называл Даниила «королём и любезнейшим сыном» и предлагал королевский венец, на что князь ответил: «Требую войска, а не венца, украшения суетного, пока варвары господствуют над нами».