Патриарх Филарет. Тень за троном - Андрей Богданов

Дела по искам третьих лиц (исключая иски обладателей несудимых грамот друг на друга) передавались наряду с уголовными в Монастырский стол приказа Большого дворца (из которого вырос впоследствии проклятый Никоном Монастырский приказ). Получение Филаретом в своей епархии полного права на духовный и гражданский суд над духовенством, его слугами и крестьянами, включая всякие сторонние иски на них и сбор пошлин, шло вразрез с обычной практикой.

Однако права множества держателей несудимых и тарханных грамот — вкупе с правами приказа Большого дворца — передавались не просто архиерею, а царскому отцу, склонному отождествлять интересы Церкви, государства и государя. Управлялась патриаршая епархия при Филарете светскими лицами в патриарших приказах: Дворцовом, Казенном, Судном и даже Разрядном (ведавшем служилыми людьми и делами военными). Они дублировали в церковных владениях царские приказы-ведомства.

Известно, однако, что на Руси никакая власть никакими силами не может изменить укоренившихся традиций. Хотя раз за разом пытается. Так, по жалобам Вологодского и Новгородского архиереев царь Михаил Фёдорович пожаловал и их правом "ведать и судить во всяких духовных делах", собирать в епархиях церковные дани, невзирая на несудимые грамоты храмов и монастырей.

Казалось бы, тенденция правительства ясна. Но не спешите с выводами. Царь тут же давал монастырям и церквам этих епархий новые несудимые грамоты. Более того, тарханные грамоты выдавались в епархии самого "великого государя" Филарета Никитича, не встречая с его стороны возражении.

Зачем па Руси пишутся законы — знают все. Это способ повышения умственного потенциала нации. Соборное уложение 1580 г. напрочь запретило завещать, продавать или закладывать вотчины монастырям. Указ 1622 г. закреплял за монастырями вотчины, купленные или завещанные им после запрета.

Вскоре Филарет устроил пересмотр и повое утверждение всех жалованных духовенству и монастырям грамот, включая выданные уже в патриаршество его самого, "великого государя".

Семейные чувства не помешали Филарету Никитичу санкционировать создание "Сказания" о появлении патриаршества в России и о поставлении на престол его лично. Патриарх представлен там как представитель Бога на земле. Царь должен почитать его не только "но родству", но прежде всего "по превосходящему святительству", — гласит "Сказание"[126], не случайно приписывавшееся многими исследователями патриарху Никону.

Филарет был, как никто, близок к такому высшему положению на Руси. Тем не менее его важнейшие решения, например об учреждении архиепископии Сибирской и Тобольской, принимались "изволением" царя и лишь затем — "советом и благоволением" патриарха с Освященным собором русских архиереев (1620 г.). Ибо в России духовная власть хотя и была изначально независимой — в своей сфере — от власти светской, но утверждение и расширение православия было — также изначально — делом великих князей и царей. Никого это нс удивляло и возражений не вызывало. Особенно у духовенства, которое цари обязаны были материально поддерживать.

Щедроты светской власти немало способствовали направлению в Сибирь первого архиепископа Киприана. Характерно, что именно к царю обращался он с просьбами о жаловании денег и земель новоучреждаемым монастырям и церквам, за управой на воевод и служилых людей (1621–1622 гг.; эго положение сохранялось и впоследствии).

Патриарх же взял на себя моральную поддержку христианизации Сибири. Он первым делом устроил жестокую выволочку Киприану за "небрежение" исправлением погрязших в "скверных похотях" пастырей и пасомых (в 1622 г.). Описание вольных нравов сибирских христиан в разносной грамоте Киприану1 любопытно, но деятельный архиепископ был обижен незаслуженно. Осознав это, Филарет сделал Киприана своим ближайшим помощником.

По царской и патриаршей грамоте тот был вызван в Москву и произведен в сан митрополита Крутицкого (Сарского и Полонского), по традиции управлявшего делами патриарха. А в Сибирь поехал новый архиепископ Макарий с "Памятью" об управлении окраинной епархией и в особенности об обращении иноверцев в православие2.

Успехи в этой области были несомненны. "Новый летописец" восторженно сравнивает Филарета с древним крестителем Леонтием Ростовским чудотворцем. Секрет "чуда" был прост: пожалования и запреты. По новому указу некрещёные не имели права держать холопов, принявших православие, — после крещения те автоматически получали свободу. Это была сильная мера, но впоследствии царь Фёдор Алексеевич изрядно подкрепил ее, распространив на всех крестьян и на само владение поместьями.

Патриарх держал у себя на дворе и всячески ублаготворял желающих креститься иноверцев, в том числе спасавшихся от [127] [128] "опалы" светских властен ("опричь измены"); то же он рекомендовал епархиальным архиереям. Священники-миссионеры шли по благословению архиереев с казаками-землепроходцами: по красивому выражению А.П. Смирнова, "свет веры Христовой засветился от подошвы Урала до Енисея".

Чем более рьяно ругают в последние годы русскую колонизацию, тем более необходимо подчеркнуть мирный характер православной миссии на Востоке. Царские и патриаршие указы строжайше запрещали не только насилие над волей иноверцев, но и "украдом тайные подговоры" язычников креститься.

Даже давая защиту опальным, священники не должны были ставить крещение условием спасения. Язычников, буддистов и магометан следовало "к себе приучать и приводить ко крещению с любовью, а страхом и жестокостью ко крещению никак не приводить"1.

Позиция патриарха Филарета, которого никакие внешние условия не заставляли проявлять особое милосердие к далёким сибирским иноверцам, отражала старую русскую традицию глубокого почтения к свободе воли и добровольному выбору веры. Не только в сравнительно просвещённом XVII в., по даже в первые века строительства и укрепления Русского государства иноверные народы имели полное право входить в православную страну, имея все блага подданных и сохраняя собственную веру, законы и обычаи[129] [130]. По сравнению с колонизаторами из Западной Европы, искоренявшими чужую веру огнём и мечом, русские издревле давали пример истинного человеколюбия.

Не была свойственна "жесточь" и характеру самого патриарха. Соперники его по влиянию на царя, сосланные и "расточенные" представители знати, были жертвами политической традиции и вряд ли могли справедливо сетовать на то, что с удовольствием проделали бы с Филаретом (и что с ним, помнится, творили другие).