От лучшего к величайшему. Как работают принципы успеха в спорте для достижения жизненных целей - Мэтью Сайед

Дело не только в саронге[25] или том чувстве удовлетворения, которое Бекхэм испытывает оттого, что служит иконой ЛГБТ-сообщества. И не в том, что он носит серьги жены. И даже не в его почти осязаемой чувственности или в том, что он с такой очевидностью находится в контакте со своей женской стороной. Речь идет – и это гораздо важнее – о том, что может быть измерено только в сердцах и умах тех, кто оказался лицом к лицу с его новым подходом к маскулинности. О тех мелких вещах, которые по-своему помогли нам понять новое видение толерантности.

Бекхэм пережил столько открытий себя и смен своих имиджей, что его можно считать живым примером космополитизма. Это человек, который чувствует себя одинаково комфортно и в блестящем лондонском Сохо, и в Солихалле; человек, который может с одинаковой радостью провести день в тренажерном зале и в квартале модных магазинов; человек, которого почитают и гетеросексуалы, и гомосексуалы. Это человек, который может изменить образ маскулинности – и не только при помощи своих увлажняющих кремов.

Ни один из спортсменов прошедшего полувека не оказал большего, или более благотворного, влияния на общественное сознание британцев. Если Блэр смягчал социальную политику с помощью свода законов – провозглашая однополое гражданское партнерство; отменяя «статью 28» – запрет на «пропаганду гомосексуализма» в школе; выравнивая возраст сексуального согласия 16 годами независимо от сексуальной ориентации и гендерной идентификации; разрешая использование марихуаны; открывая двери иммигрантам из Восточной Европы, – Бекхэм смягчал социальные аспекты жизни собственным влиянием.

Тот факт, что Бекхэм принял философию «третьего пути» Тони Блэра на чисто инстинктивном уровне – без малейшего намека на политическую толерантность, – сделал его подходы значительно более эффективными. Британская публика никогда особо не верила тем, кто выступает перед ней с проповедями.

Многие упрекают Бекхэма в том, что он стал видимым воплощением поверхностной культуры звезд, но это представляется излишне строгим по отношению к нему. Вряд ли можно осуждать человека за то, что он возбуждает навязчивый интерес к себе и в редакторах журналов и газет, и в их читателях. Критика Бекхэма и его поверхностности больше характеризует тех, кто живет пересудами о его частной жизни, чем самого спортсмена. Полагаю, любой человек может взять на себя смелость утверждать, что Бекхэм – глубокая личность; с абсолютной определенностью он может быть отнесен к числу тех, кто переживает и славу, и жизненные перипетии с редким мужеством и благородством.

Рыцарский титул был бы адекватным даром уходящего премьер-министра человеку, который явился символом глубокого прорыва в современность, произошедшего за последнее десятилетие и оставившего нацию в большей гармонии с собой, чем когда-либо раньше.

Во многих отношениях Бекхэм явился родственной душой Блэру: он стал тем новым человеком, который представляет собой культурное воплощение политического либерализма Блэра. Говорить о том, что Бекхэму не удалось завоевать медаль чемпиона мира, – значит не видеть главного. Редко когда рыцарское достоинство можно было бы назвать более заслуженным.

27 июля 2013 года

В сентябре 2007 года я пережил самую напряженную неделю в своей журналистской карьере. За семь раскаленных дней на Манхэттене мне удалось проинтервьюировать Джейка Ламотту – боксера, которого Мартин Скорсезе обессмертил в фильме «Бешеный бык» (Raging Bull), Билли Джин Кинг, теннисистку и икону феминизма, и Марти Рейсмана, легендарного игрока в настольный теннис и организатора подпольных тотализаторов в Нижнем Ист-Сайде в Нью-Йорке. Он умер в декабре 2012 года. Но самое интересное интервью – как и самое острое – никогда не было изложено на бумаге или опубликовано.

Эмиль Гриффит, в прошлом чемпион мира по боксу в полусреднем весе, три боя которого с Бенни Кидом Паретом за чемпионский пояс остаются одной из самых скверных страниц в истории бокса, уже страдал от обычной среди боксеров деменции, когда мы встретились в Восточном Нью-Йорке (где он и умер на этой неделе). Но все же он смог вспомнить многие эпизоды своей необычайной жизни. Все, кроме одного. Одного секрета, который он хотел унести с собой в могилу.

Гриффит, родившийся на Американских Виргинских островах и подростком попавший в Нью-Йорк, был красивым боксером, если такое словосочетание может быть использовано в отношении одного из самых жестоких видов спорта. У него была гладкая кожа, он был хорошо сложен, а кулаки у него приводились в действие каким-то волшебством, настолько быстро они двигались.

Когда Гриффит начал заниматься боксом в 1957 году, его тренер Джил Клэнси сразу же понял, что в его руках оказался уникальный атлет. «В нем в идеальных пропорциях сочетались мощь и элегантность», – говорил Клэнси.

Когда я познакомился с Гриффитом, он еще очень хорошо выглядел. Ему было 69 лет, но смотрелся он моложе. Его глаза и лицо светились, когда мы обсуждали его выступления, которые сделали его постоянным героем программы телеканала АВС «Бои по пятницам вечером» в период расцвета Гриффита в 1960-х годах. «Я любил бокс, но ни в коем случае не был агрессивным человеком, – медленно говорил он мне, делая паузы. – Для меня это была больше работа».

Вместе с Гриффитом на том интервью был его уже взрослый приемный сын Луис Родриго. Они повстречались в 1979 году, когда Гриффит работал офицером-воспитателем в системе исправительных учреждений для малолетних преступников, и сразу же крепко подружились. В конечном счете Гриффит усыновил Родриго и заботился о нем. Но, когда Гриффит начал страдать деменцией, они поменялись ролями. Родриго стал заботиться о своем приемном отце и превратился в его верного помощника.

Многие из написанных в связи с кончиной Гриффита некрологов так или иначе упоминали его финальный бой с Паретом 24 марта 1962 года. Он остается одним из самых спорных в боксе. При подготовке к нему Гриффит часто удостаивался презрительных замечаний со стороны Парета, поскольку не культивировал того искусственного «мачизма», который был обычным в боксерских «игровых» драках, рассчитанных на толпу. Гриффит был мягким человеком со спокойной речью. До того как стать боксером-профессионалом, он был дизайнером шляп. Любил цветы и искусство.

Это не нравилось Парету, который, как вспоминал писатель и страстный любитель бокса Норман Мейлер, заявлял: «Я ненавижу этого типа. Боксер должен выглядеть, говорить и действовать, как мужчина».

Во время взвешивания Парет, который был кубинцем, резко обострил напряженную атмосферу, назвав Гриффита испанским словом maricón (оскорбительное наименование гомосексуала) и похлопав его пониже спины. Гриффит был разозлен и унижен. «Парет меня достал, – сказал он. – Я был взбешен».

Его гнев привел к трагическим последствиям. В 12-м раунде, когда Гриффит вел по очкам, он прижал Парета к канатам и поймал его уничтожающим хуком в голову. Ноги у Парета подкосились, указывая на то, что он потерял сознание, но боксер успел уцепиться правой рукой за канат и оставался висеть на нем, в то время как Гриффит зажал противника в угол и нанес серию быстрых и мощных ударов, почти каждый из которых попал в подбородок и челюсть Парету.