Наш последний эшелон - Роман Сенчин

– А-а, приветик! Сейчас я телефон перенесу к себе. Секунду.

Думает, что я с ней буду болтать два часа… Хм… Слышу, как берет аппарат, шуршит чем-то, как шлепают по полу ноги. Кладу трубку.

* * *

Лежу на диване. Встаю. Подхожу к окну, смотрю в ночь. Совсем темно. Фонари не горят. Лишь многочисленные квадратики в стенах соседних домов. И подобие луны в сонном небе… Люди, природа, все отдыхают в меру сил и возможностей после нелегкого дня.

«Дзынь!.. Дзынь!.. Дзынь!..» – требовательно и грубо начинает выкрикивать телефон. Закрываю окно шторами, выдергиваю телефонную розетку. Умолк. Ложусь на диван. Прячу лицо в подушку. Зову забвение сном.

6

Истопал весь город в поисках наидешевейшего портвейна. Обидно покупать по 148, если есть места, где он 130 рублей, а то и дешевле.

Забрался в неприятную часть города, называемую Болотом. Здесь только избушки и всевозможные склады за заборами из железобетонных плит. Какая-то маленькая речка, почти ручеек, создает болото в низине. Болото заросло камышом, на пятачках свободной воды плавают гуси и утки.

Район серый, скучный совсем. Кажется, что люди здесь вечно сонные, ленивые, поголовно больные. Избушки и надворные постройки черные, кривые. Повсюду кучи мусора, воняющие помойки. Зачем я здесь очутился? Здесь и магазинов-то, кажется, нет…

Болото разрезается дамбой. В дамбе труба, и ручеек перетекает с одной половины болота в другую. Впереди убогая маковка церкви. Я не слышал, чтобы в нашем Кызыле были когда-то церкви еще, кроме вот этой, маленькой, из зеленой вагонки, напоминающей дачный домик. Город возник в четырнадцатом году нашего века, основан русскими и носил тогда красивое название – Белоцарск. Действительно, столичное название. Но все равно, страна-то до нашего времени шаманская и ламаистская. В последний год-два особенно. Тут Далай-Лама Четырнадцатый весной приезжал. Что было!..

А вот православная церквушка ютится на краю города, на берегу тухлого болота. Ее куполишко и с пятисот метров не видно.

В восемьдесят четвертом я принял здесь крещение. В знак протеста принял, тринадцатилетним, тайком от родителей. Сжег перед тем пионерский галстук. А через два года так же в знак протеста сорвал с себя и бросил в мусорный контейнер и крестик – тогда верить входило в моду.

Возле церквушки нечто вроде площади. Оградка из железных прутьев, такие же ворота. Сзади церквушки что-то строится из свежего красного кирпича. Рабочие с мастерками, колесный подъемный кран, монотонное вращение растворомешалки. Работа кипит. Неужели расширяются? Похоже на то, в духе времени. Хм, лучше б сразу покупали землю в центре города, там бы и строились. Напротив театра, например. Есть свободное место. Или они надеются, что как построят солидный храм, пятиглавый какой-нибудь, центр сюда переместится? Хрен теперь разберешься, что и как.

* * *

Нашел-таки я портвейн. Около автобусной станции, в неприметном кокомаге. По 125 рублей. С осадком, правда. Купил две бутылки. Девятнадцать градусов. Само то!

Маюсь на остановке. Здесь всегда автобусов много. Водители отдыхают в специальном помещении, обедают, перекуривают. Людей тоже полно. И, само собой, всякие ларьки, лотки, термосы с беляшами тут как тут.

Хотя и много автобусов, но на выезд что-то никто не торопится. Пересменок у них, что ли? Жду уже минут десять. Маюсь. В пакете греются две бутылки портвейна. Скорей бы домой, в прохладу комнат. Включить магнитофон, наполнить стакан…

Сегодня буду один, а завтра найду соратников… Где же автобус? Домой, домой, в мой смешной, хрупкий бункер.

Немного развлекло редкое у нас пока зрелище. Прошли мимо трое: молодой светловолосый мужчина с длинной, но жидкой бородой и две девушки. Шли гуськом, глядя вперед; все босиком. Все в белых длинных рубахах, подпоясанные веревочками. На груди у всех образы каких-то святых. У мужчины посох, за спиной торба. Вроде сектантов… Был, честное слово, был порыв у меня скинуть кроссовки и пойти с ними куда глаза глядят. Идти бы, идти, думать о святом. Может, храмы бы стал реставрировать, – говорят, даже специальные отряды есть из добровольцев для реставрации. А я штукатур как-никак, спасибо школьному трудобучению… Да нет, какие храмы? У них избушечки какие-нибудь аскетические. И истинна ли их религия вообще?

Я аж головой затряс, запутавшись в сомнениях. И момент был упущен, я не скинул кроссовки, не пошел за ними, не стал думать о святом. И они быстро скрылись. Я испугался – не мираж ли, не глюк? Но по соседству коренастый мужичок как раз сказал другому, хилому и болезненно бледному:

– Как в Ерусалим собрались, хе-хе, босиком!

Болезненно бледный поморщился:

– С жиру бесятся. На них надо землю пахать.

* * *

Вот появился водитель, залез в автобус. Автобус отрадно завелся. Люди стали перемещаться, выбирая удобную позицию, чтобы занять сиденья. Тут же начались перебранки, толкотня, кто-то кого-то пихнул слишком нагло, кто-то кому-то особенно откровенно на ногу наступил.

Автобус тронулся и уехал. На заправку, наверное. Несостоявшиеся пока пассажиры завздыхали, с надеждой поглядывая на нового водителя, идущего к своему автобусу.

В автобусной давке и духоте меня посетило размышление о трагической, но героической жизни Ильи Ильича Обломова. Вот он, ярчайший тип неприятеля действительной жизни – тупой суеты. Пытались его переделать, тормошили, мучили. Зачем издевались? За что? И – главное – ради чего? Толкали его в эту гниющую жижу, смеялись над ним, обманывали, обижали. И в конце концов бросили израненного, обессиленного, но все же чистого, не покорившегося, непорочного. Хотя, спасибо, дали перед смертью снова покою вдохнуть…

А за что мучают, к примеру, меня? Зачем меня обложили со всех сторон заумью слов, философий, теорий? Зачем и меня толкают, с первых же шагов, толкают в жижу? Зачем эти босоногие с образами бродят передо мной и показывают что-то, вызывают томление, смуту? Пытаются разбудить? Зачем мне страдания, надежды, сны? Зачем искания, любовь, цепи морали, «БАЛДЭМ», будущее? Ведь тут же и объясняются: а, пустое, все тщетно, все бесполезно, обманчиво. Все, короче, по цене говна.

Гм… Родители весной отдали за машину навоза для парников пятьсот рублей. Хвалились, что дешево…

Хищная жижа облепляет меня. Я и не ожидал, что это случится именно здесь и сейчас… Ноги немеют. Вот она уже ползет по спине. Тянет вниз. Она действует с чудовищной быстротой. Что ж, опыт есть. Не я первая добыча. Поднимаю глаза. Узкая щель приоткрытого люка. Узкой струйкой влетает свежий воздух и тут же становится гнилостно-кислым, отравленным. Сейчас-сейчас глаза зальет смертоносная жижа. Сейчас-сейчас наступит черная ночь.

* * *

Дома.

Дома тихо, прохладно, даже как-то надежно в полутьме. Пусто, свободно. Родители всё на даче, у них отпуск от государственной службы. Спешат наработаться на грядках.

Мда… Скорей стакан!