Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

Власть чуров сильнее княжеской.

– Бывает, что замуж выходят, родичей не спрашивая, – обронила Эльга, будто угадала мои мысли.

Да их и нетрудно было угадать.

– Украдом?

Она кивнула.

– Ты поможешь мне?

– Спрашиваешь? – Я подняла брови. – Это смотря как попросишь, чего посулишь.

Чего бы я ни сделала ради нее? И она отлично об этом знала.

– Красоту мою тебе подарю, ленту алую! – насмешливо ответила она. – Надо сказать тому парню… Мистине. Что я согласна выйти за Ингвара.

– Но за вами гнаться будут. А до Киева далеко, и ехать мимо Дивислава.

– Дивислав за мной только по осени собирается, а осени еще и не видать. И пусть Мистина заботится, как проехать. Посмотрим, так ли он удал, как говорит… да и его князь заодно.

Я не решилась сказать, о чем подумала.

Мне с самого начала казалось, что Эльга не так уж обрадовалась бы мысли вернуться к первому жениху, если бы он прислал какого-нибудь беззубого сморчка. Глядя на Мистину, она, должно быть, и Ингвара невольно воображала таким же красавцем.

Да, Мистина очень хорош собой!

Что бы я о нем ни думала, этого было не отнять. Правда, нос у него был заметно свернут влево, но мы выросли возле дружины, где такие носы – у каждого третьего, этим нас не удивишь. А дерзость в его глазах, которая меня смущала, Эльге, кажется, даже нравилась.

– Но Ингвар еще сначала должен отомстить! – лишь напомнила я. – До осени он не успеет – тут одной дороги сколько.

– Побеседуй с ним тайком. А я поговорю с матерью. Она уж верно знает, что они с князем надумали – когда и что. Тогда и решим. Время есть пока.

Но мы ошибались: времени у нее совсем не было.

Кряхтя, Бура-баба подтянула под себя руки и ноги, кое-как поднялась на четвереньки, похожая на чудного зверя-птицу.

Уцепилась за лавку, приподнялась и усадила на нее утомленное старое тело. Сняла берестяную личину, потерла усталые глаза в густой сетке морщин.

Болели все кости. Голова кружилась.

Но сильнее старческой слабости и недугов мучило то, что она увидела, к чему привела ее дух Макошина нить.

Девки давно сбежали – и след простыл.

Посидев немного и собравшись с силами, Бура-баба подобрала прялочный копыл, поднялась на ноги и побрела к двери, опираясь на него.

У порога взяла клюку.

Вышла, обогнула избу, отворила заднюю калитку, встала в проеме и закричала:

– Эй! Кто в лесу, кто в темном! Выйди ко мне!

Издалека донесся глухой голос, напоминающий рев.

Старуха села на землю.

Через какое-то время еловые лапы закачались, на едва заметной тропке показался зрелый мужчина с длинными, плохо чесанными волосами, с густой бородой, не стриженной много лет, начинавшейся почти от глаз, одетый в медвежий кожух шерстью наружу.

Он чуть прихрамывал.

А в глазах его было нечто темное, дикое – как у того, кто родился человеком, но живет как зверь, всегда один, всегда в лесу, сторожа грань Нави и Яви с мертвой стороны. Не для него теплый дом и семейный круг: он родился, чтобы дать прибежище духу князя мертвых.

– Ну что, мати? – окликнул он старуху, подойдя. – Утомилась?

– За девкой воеводской пойдешь, – велела старуха. – Да… Чтоб из лесу она больше не вышла.

– Что такое? – Князь-Медведь удивился. – Хорошая вроде девка. Я ее еще с тех пор помню. Беленькая такая была, гладенькая.

– Смотрела я судьбу ее… Уж сколько лет пряжу мотаю, а такой судьбы не видала. Глазам не поверила. Не бывает такого. Видела я целый лес дремучий, что встанет от корня ее, да только лучше бы этому лесу света не видать. От корня ее погибнет наша земля. Вижу, как огни священные погашены, капи дубовые иссечены, капи каменные повержены и в болота зыбучие да реки бегучие сброшены. Чуры наши плачут горько, забытые правнуками своими. Видать, бездну темную, Мару и Кощея она на землю кривичей приведет.

– Да не может быть! С чего такому горю случиться?

– Не знаю. А знаю только: потому мне Суденицы судьбу ее открыли, чтобы оборвать тот росток, пока не поздно. Не вырвешь сорную траву, пока молода, разрастется и все поле задавит.

– Нет, мать! – Князь-Медведь подумал и потряс головой. – Это ты видела, что будет, если девку за варяга отдать, как воеводин брат хочет. А коли пойдет за Дивислава, то какой же вред от корня князей кривичских? Но раз уж Суденицы весть подают, пусть Дивислав обождет. Я девку-то заберу, пусть поживет у меня. Новый медвежонок молодой нужен, а то ведь старею и я, не отрок уже. А коли судьба у девки худая, я ее на новую перекую. Выкормим мальца, тогда пусть Дивислав и приходит по невесту. Одолеет меня – получит жену. – Медведь засмеялся. – А может, и не одолеет…

Дорогу назад мы отыскали довольно легко: заплутали малость, но самый трудный участок – через болото – одолели еще при ясном свете дня и вышли к знакомым местам до темноты. Шли не торопясь, высматривая приметы и обсуждая, что же нам теперь делать.

Эльга призналась, что у нее дурное предчувствие – будто она прошла по грани своей жизни и смерти.

И это при том, что Бура-баба обещала ей долгий век!

Все время в той избе у нее холодели руки и сердце будто сосала змея. А я-то, глупая, воображала там всякую безлепицу про отопки, разбросанные кривичами по пути от самого Дуная… Домашние смеялись над нашим изгвазданным видом, но в смехе их был оттенок почтения: все же мы побывали на том свете и вернулись, можно сказать, с успехом, а это не всякому дается. И мужчины, и женщины очень хотели знать, какую же судьбу Эльге предсказали, но мы молчали. Мы подозревали, что Воислав и Домаша все выведают не от нас, а остальным и вовсе пока не следовало знать.

Вечером отец пил с Мистиной – тому назавтра предстояло уезжать.

Князь на днях объявил, что боги и чуры воспретили брать назад слово, данное Дивиславу, и отсылать девушку к варягам: дескать, ищите себе невесту у других, у нас для вас невесты нет.

Видя, как мало Мистина огорчился, никто бы не поверил, что ему отказали в таком важном деле.

Эльга была у себя, я – у нас дома. Мне нужно было найти случай поговорить с Мистиной, но как? Если он так и уедет, то Эльге предстоит путь в медвежью берлогу. Она-то храбрилась – она вообще была очень храбрая, – но я не могла без содрогания даже думать о том, чтобы она…

Я не была уверена, что ее желание сбежать к Ингвару, сыну Ульва, разумно, но она и не просила меня судить о разумности ее желаний.

Она просила меня помочь. И если я, сестра, ей не помогу, то кто же?

Мистина допил пиво и поставил кубок на стол.

О, за посуду мы могли не краснеть, явись к нам какой угодно гость: для хороших людей мать выставляла на стол прекрасные греческие кубки, серебряные, с самоцветами и резьбой. Стрый Одд прислал нам подарки после того своего похода на Миклагард, о котором до сих пор шли разговоры. Были там и кубки, и блюда, и шелка.