Мой собственный Париж - Элеонора Браун

Это произошло в конце января 2012-го. Я находилась в Париже уже почти месяц, и еще два были впереди. Мы с швейцарским композитором жили в Cité Internationale des Arts, международном центре искусств, комплексе из 270 студий для работы или проживания художников в модном 4-м муниципальном округе Парижа Маре. Большинство квартир или мастерских были отведены творческим организациям, университетам или даже странам, которые выбирали резидентов в Cité. Но некоторыми центр распоряжался напрямую. Моя принадлежала Стэндфордскому университету, где я была в аспирантуре последние два года, однако на всех других дверях вдоль моего коридора висели таблички с названиями тех холодных европейских стран, о которых не знают болтливые люди: Норвегия, Финляндия, Австрия, Швейцария. Я была отшельником в такой компании, и это, по-моему, можно было рассматривать как достижение.

Главное здание Cité, построенное в 1965 году, состоит из массивных бетонных блоков с расположенными в шахматном порядке узкими алюминиевыми окнами. Дом под номером 18 на улице Отель-де-Вилль можно сравнить с рыбацкой лодкой, находящейся на правом берегу Сены. Оно окружено с обеих сторон мостами Мари и Луи-Филипп. Внешне он в хорошем смысле напоминает что-то вроде автомобильного воздушного фильтра. Это единственное здание на этой улице, построенное в брутальном стиле, иронично стоящее среди изысканных парижских домов на набережной. Оно является как бы мощным бетонным входом в мир роскоши и нежности парижской архитектуры. Я жила во флигеле чуть поменьше, примыкающем к боковой улице между модным кафе, где варили традиционный кофе, и городским мемориалом жертвам холокоста. За мемориалом, постом охраны и кассой с пуленепробиваемым стеклом находилась школа, а за школой была необыкновенная маленькая пекарня, где я покупала хлеб и выпечку и все никак не могла осознать тот бурный поток цифр, которые произносил кассир. Я могла бы отдать совершенно случайное количество денег, например, семь с небольшим евро вместо положенных трех с половиной, и надменно глядеть в пустоту, ожидая, пока мне вернут большую часть моих же денег, притворяясь, что я не специально провернула это лишнее действие с возвратом сдачи.

Внутри флигель выглядел как переделанное здание правительства стран соцлагеря с гладким бетоном, деревянным шпоном и длинными темными тихими коридорами, покрытыми тем самым зеленым линолеумом. В моей студии была небольшая кухня с плитой, электрическим чайником и мини-холодильником. Просторная светлая гостиная с высоким потолком была обустроена односпальной кроватью, книжной полкой, комодом, столом, мольбертом и гигантскими пробковыми досками, окрашенными в белый цвет, на которые я бы прикрепила свою работу, если бы была художницей. В ванной был душ размером с гроб и то, что мой брат, будучи здесь проездом, описал как тюремный туалет – с черным сиденьем без крышки. Чтобы спустить воду, надо было всем своим весом надавить на стальную кнопку. В день моего приезда сотрудник Cité пришел, чтобы забрать лишние простыни и одеяло с шаткой выдвижной раскладушки, хранимой под моей кроватью. Эта экономия показалась мне уж слишком чрезмерной, когда я узнала, что центральное отопление выключают каждую ночь в самые холодные часы с одиннадцати до шести, и одного шерстяного одеяла едва ли было достаточно. То есть жизнь в Cité была довольно скромной, зато очень и очень дешевой, в удивительном месте Парижа, и она определенно стоила того, чтобы стать хоть каким-то художником, лишь в надежде прожить здесь несколько месяцев. Со своего крошечного балкона я могла осмотреть всю улицу и виднеющуюся справа Сену, которая протекала мимо известняковой набережной на острове Сен-Луи. Вдали громоздкая башня Монпарнас торчала как одинокая кегля.

А вот вам парижская шутка:

– Почему лучший вид в Париже открывается с башни Монпарнас?

– Потому что это единственное место, откуда не видно башню Монпарнас.

Предполагается, что резиденты Cité говорят друг с другом по-французски. Но это в идеале. Я учила французский в течение года в колледже, и единственное, что осталось в моей голове, это фразы, которые можно было бы вплести в продолжение сюжета из нашего учебника про корпоративный шпионаж, espionnage industriel. Я не знала, как заказать еду в ресторане, но знала, как потребовать сообщить местонахождение файлов (Où sont les fichiers?), проинформировать о том, что мертвое тело лежит в канале (Le corps est dans le canal) и вскользь заметить, что у кого-то в спине нож (Il y a un couteau dans le dos). Я совсем не знала, как начать разговор.

С композитором мы встретились в тяжелом, медленном и ужасно скрипучем лифте, обменялись друг с другом французскими bonjours, а потом выяснили на английском, потому что он не спрашивал о местонахождения файлов или мертвого тела или ножа, что, оказывается, мы живем друг напротив друга.

– Нам нужно как-нибудь выпить по чашке кофе, – сказал он.

– Конечно! В любое время! – согласилась я с таким энтузиазмом, что ему наверняка позже показалось это слишком неискренним, граничащим с действительно странным.

Всю свою жизнь я была робкой и общительной одновременно. Незнакомцы вызывали у меня тревогу, но я научилась справляться с ней во взрослом возрасте и все равно разговаривать с людьми. Однажды, на книжном фестивале было несколько вечеринок, буквально кипящих незнакомцами, и я рассказывала другому писателю, что мне нравятся такие мероприятия, но при этом они довольно изматывают. Я говорила о себе как о застенчивом человеке. Он покачал головой.

– Вы общительный застенчивый человек, – сказал он. – Вы спокойно можете общаться с людьми, но не получаете от этого общения той силы, какую получают настоящие экстраверты. Наоборот, оно отнимает у вас что-то.

Эта мысль показалась мне почти что истинной правдой, исходящей от того, кого я видела впервые. Рыбак рыбака видит издалека.

То есть в нормальных обстоятельствах я бы выпила чашку кофе с композитором, и мы могли бы даже стать друзьями, или хотя бы впутались в дружелюбную и, скорее всего, неловкую беседу. В голливудской версии мы были бы в Париже, до смерти возбуждающем и изысканном городе. Настолько красивом, что он заставил бы вас поверить в то, что вам полагается такая же красивая жизнь. Тогда бы кофе перешел в длинный послеобеденный разговор с вытекающей из него прохладной прогулкой вдоль Сены. Затем включились бы фонари, и кадры в мягком фокусе стали бы показывать уютный зимний роман: красивые прогулки в пальто и шикарных шарфах в Булонском лесу, творческий труд в мастерской, расслабленные обеды в закусочных на левом берегу, много вина и нежного секса, показанного все в том же мягком фокусе. Все знают, что именно это ты должен делать в Париже или что Париж должен делать для тебя. Но как только я вышла из лифта и вернулась в свое маленькое убежище, студию с газовой плиткой, голыми белыми стенами и недостатком постельного белья, идея о добровольной беседе с незнакомцем показалась мне невероятно сложной, откровенно пугающей и абсолютно точно не обсуждаемой. В одиночестве жить легко. Другие люди же непредсказуемы и все усложняют.