Мой собственный Париж - Элеонора Браун

Но из-за неимения паспорта, денег и решительности я так и не сбежала в город моей мечты или куда-нибудь еще. Вместо этого я находила спасение в книгах, пока не закончила школу и не стала достаточно взрослой, чтобы уехать из дома, как делают все остальные. Какая жалость, особенно ввиду того, что вскоре я вышла замуж и уехала в Филиппинскую республику на три года в качестве молодой жены офицера воздушных сил. Моя жизнь на воздушной базе Кларк не имела ничего общего с моей парижской мечтой, и раз уж на то пошло, то и с моей мечтой о замужестве. Я уехала юной невестой и вернулась несчастной «зависимой женой» по большей части из-за того, что в то время у меня не было возможности следовать личным целям и интересам. Я не шла замуж, чтобы сознательно сбежать из дома, но ведь замужество именно так и работает, не правда ли? Я была неправа. Когда я вернулась в США в возрасте двадцати двух лет, я была более потеряна, чем когда-либо до этого, и у меня ушли годы, чтобы осознать это.

Двадцать пять лет спустя Париж все еще был городом моей мечты, уже после того, как я стала писательницей и провела много времени в Париже на страницах романов, но не в реальной жизни. Я отправлялась на выдуманные приключения с Зельдой Фитцджеральд, знаменитой сумасшедшей женой любимчика Америки автора Ф. Скотта Фитцджеральда. Она была целеустремленной женщиной из 1900-х годов, чья пылкая жажда свободы и приключений была так похожа на мою. Но когда мне было сорок семь, мои надежды и ожидания по отношению к Парижу резко поменялись. Та несчастная девочка-подросток, та слишком молодая жена внезапно стала разведенной матерью двух взрослых сыновей. У меня было два университетских диплома, и писала я романы, а не поэзию. Мое уныние словно рукой сняло. Я полюбила café au lait, теперь мне требовалось лишь un peu de sucre. Я не стала выше, красивее или стройнее, и мои волосы не потемнели, но я нашла моего высокого брюнета, и он подарил мне поездку в Париж.

В этой поездке я надеялась найти Париж, который в самом конце Второй мировой войны очаровал наше потерянное поколение песнью сирены. Мне не терпелось понять, почему Зельда и Скотт Фитцджеральды, которых я воспринимала как родных после нескольких лет исследований и написания романа, не были так влюблены в, скажем, Рим, или в Прагу, или в Женеву, в Лондон, Мадрид, или…? Я хотела услышать песнь сирены слухом из 1920-х годов, который развился у меня во время написания произведения о тех потерянных душах, позволить услышать мелодии и ритмы, которые дали бы мне понять, почему Париж – это «всегда хорошая идея».

Ночной перелет из города Шарлотт в Северной Каролине позволил мне и моему мужчине наблюдать за восходом солнца, пока мы летели над Ирландией, затем над ковром из облаков, которые скрыли от нас большую часть Англии и всю Францию. Пока наш самолет медленно снижался по направлению к аэропорту имени Шарля де Голля на окраине Парижа, я не смогла разглядеть даже очертаний Эйфелевой башни. Когда мы вошли в обшарпанный терминал, я была уставшей, но счастливой. Наконец-то я оказалась в Париже! Сперва мы взяли напрокат машину и отправились на юг. Мы ехали шесть часов по шоссе А71/77 до города под названием Каор, где нас ждал летний домик наших близких друзей, которые не могли дождаться нашего приезда, чтобы показать французскую сельскую местность.

Тем дождливым утром уставшие после перелета, без знания языка мы направились прямо в поток машин на нашем маленьком евроавтомобиле. Нашей первой задачей было уговорить GPS-навигатор разговаривать с нами на английском, s’il vous plaît[5]. Уставший мозг человека средних лет может справиться лишь с несколькими задачами в два часа утра по восточному времени. Нас же ждали еще несколько бессонных часов и множество шоссе.

После нескольких замечательных дней, полных прогулок по Каору и долине Ло, мы отправились дольше на юг, чтобы повторить путь Фитцджеральдов к французской Ривьере. Как и Зельда, в первые месяцы во Франции я бродила по каменистым средиземноморским скалам мыса Антиб и наслаждалась видами пляжа Джеральда Мерфи, плавала в лазурной воде, пока роскошные яхты стояли на якоре чуть поодаль. Я пила коктейль с джином под названием «Зеленое лекарство» за 23 евро на веранде бывшего дома Фитцджеральдов (а ныне отель), который когда-то назывался Вилла Святого Луи, где Зельда точно так же наблюдала за заходом солнца, очерчивающим горы на горизонте, и темнеющим морем. И все же, пока я гуляла по каменистым холмам в О-де-Кань и вспоминала о жизни Ван Гога в Арле, пока я шла по древнему римскому акведуку Пон-дю-Гар, вращающиеся огни Эйфелевой башни манили меня к себе. Я услышала песню парижских сирен.

Перед отъездом в Париж мы сдали нашу машину и сели на поезд компании Rail Europe, который проворно рассекал сельскую местность. После того как мы приехали на Северный вокзал, где я постояла снаружи станции, чтобы осмотреть чисто парижские виды, началась главная часть моего путешествия. Теперь я смогу увидеть апартаменты, которые арендовали Фитцджеральды в вихре переездов, пытаясь найти стабильность в их неспокойной супружеской жизни. Я смогу пройтись по их любимым кафе и барам, найти дома их друзей, побродить по паркам и рынкам и Булонскому лесу, посетить Лувр и Версаль – и увидеть все это глазами все более разочаровывавшейся Зельды. Я пройдусь около пруда в Люксембургском саду, как делали они со своей маленькой дочкой Скотти, пока она запускала кораблики. Я прогуляюсь по берегу Сены в лунном свете, где они могли найти успокоение после прочтения смешанных рецензий и сообщений о падающих продажах «Великого Гэтсби». Зельда была целеустремленной художницей и начинающей танцовщицей, Зельда была несостоявшейся писательницей, Зельда была модницей, музой, матерью, женой, чьи амбиции не нравились ее властному мужу и чей побег от скучной жизни в степенном семейном доме шел совсем не по плану. Каким был ее парижский идеал, там, в самом центре века джаза? Думаю, для нее этот идеал состоял в самореализации.

В любую из ночей 1920-х годов, когда город был полон знаменитых теперь эмигрантов, вроде Гертруды Стайн, Пабло Пикассо, Эзры Паунда, Эрнеста Хемингуэя, Т. С. Элиота, Сильвии Бич, Джона Дос Пассос и Сальвадора Дали, вы смогли бы найти ресторанный столик, за которым сидели композитор, художник, писатель, поэт, хореограф, фотограф, саксофонист, и все они пили, курили, смеялись и спорили. Они эмигрировали в Париж перед началом войны и эпидемии испанского гриппа, которые уничтожили более пятидесяти миллионов человек. Разочарованные, печальные, ищущие поддержки и вдохновения в городе, где они могли жить на гроши, все эти люди смогли создать открытое сообщество, где полигамность и неверность были простыми экспериментами по изменению социальных норм. Слово «нормальность» вышло из моды.

После вечеринок в Нью-Йорке, в Уэстпорте, в Грейт-Нек и на Ривьере Зельда уже не была веселой и наивной девочкой из Монтгомери, какой она была всего несколько лет до этого. Она стала мудрее, ярче, она выдержала проверку временем и начала поиск собственного я, смысла себя самой. Такой Париж принял ее с распростертыми объятиями.