Друг-апрель - Эдуард Николаевич Веркин

class="p1">И они вместе смеялись.

А дядя Федор сказал, что быть молодым хорошо.

А потом они пили чай. Прямо на крыльце. До самой темноты. А когда из углов поползли сумерки, в огороде вдруг заквакали лягушки, и это тоже было смешно.

Он отправился домой уже после семи, Ульяна дала ему в дорогу зонтик — и они опять посмеялись.

Дождь не усиливался и не прекращался, распространялся однородным водяным туманом, укрыться от которого было невозможно. Уже за городом Аксён свернул зонтик и шагал теперь так, быстрее получалось, все равно промок, только на спине остался приятный островок сухости.

Добрался до Неходи. В ботинках хлюпало, вода концентрировалась на штанинах и стекала, теплая, но все равно неприятно. Неходь лежала в бледно-коричневой мгле, тут всегда было так, ни дождь, ни вечер в этом не были виноваты, получалось так от опилок, гималаями возвышавшимися вокруг. Когда-то в Неходи процветал деревообрабатывающий комбинат, состоящий из нескольких лесопилок и погрузочного дока, лес свозили со всей округи, разделывали и грузили в вагоны. Постепенно вокруг комбината росли опилочные горы. Их отгребали в стороны, жгли в котельной, засыпали в болота, но меньше не становилось, и со временем Неходь оказалась окружена настоящими опилочными терриконами.

Потом комбинат разорился, а опилки остались. Их все время кто-то собирался купить — то японцы, то финны, то австрийцы, но цены скряжистые капиталисты не давали, и горы продолжали гнить, наполняя воздух странными запахами и загадочным розовым сиянием. По слухам, это сияние вкупе со сладким воздухом неблагоприятно воздействовало на сознание, поэтому в Неходи жили немногие — смотритель разъезда с немногочисленной семьей, участковый Савельев с семьей обширной и старый сторож стратегического паровозного резерва — другой местной достопримечательности.

Паровозов было много, наверное, сотня. Они стояли законсервированными и ждали своего часа на запасных путях, в Тюлькином возрасте Аксён здесь частенько играл. Лазил по машинам, представлял себя машинистом. Да и Тюлька тоже сюда сбегал регулярно, он даже утверждал, что может при необходимости легко угнать любой паровоз, только ему надо сделать специальную железную клешню, поскольку дотягиваться до большинства ручек самостоятельно он еще не может.

Аксён решил залезть в паровоз. Он выбрал машину в центре и вскарабкался по лесенке. Кто-то тут уже жил — внутри имелась самодельная долгоиграющая печка, небольшой запас дров и котелок. Аксён подумал, что Савельев совсем не следит за тем, что происходит у него под носом, развел небольшой костерок и стал греть руки. Сушиться было бесполезно, Аксён и не пытался, просто грелся.

В железной банке отыскались две деревянные карамельки, Аксён сгрыз их и почувствовал себя лучше. Он устроился поудобнее, вытянул ноги и стал греть их, не снимая обуви. Сумерки за окном сгущались в розовые сливки, наблюдать за этим было здорово и уютно, Аксён задремывал, а просыпаясь, отмечал голоса и, кажется, музыку. Во всяком случае, какие-то звуки, Аксёну казалась губная гармошка.

Печка скоро все-таки прогорела, и железное пространство начало остывать, Аксён стал мерзнуть, и музыка слышалась уже более отчетливо. Гитара, не гармошка, Аксён высунулся наружу. Неподалеку в паровозе от дождя спасались туристы — под тендером валялись свернутые палатки и полуразобранные байдарки, рюкзаки, в кабине горела керосиновая лампа, будут сплавляться к Волге. Кто-то пел песню.

Вьюн над водой.

Хорошо так пел, Аксёну сразу повеситься захотелось. В конце особенно было тоскливо, ну, когда жених у ворот стоит, улыбается. Аксён и раньше эту песню слышал и всегда думал: с чего это вдруг этот жених улыбается? Неспроста ведь. Улыбается, точно какую-то гадость совершить задумал. А может, уже совершил.

После песни про неоднозначного жениха гитарист принялся бренчать развеселую туристическую, про то, что дом — это не стулья со столом, а счастье в дороге. Эта дурацкая песня сразу все испортила, Аксён не любил туристов, они были слишком жизнерадостными.

Он выбрался из паровоза в дождь и отправился домой. Оставалось, в общем-то, чуть километров, Аксён шагал по раскисшей дороге и думал, что сочинитель песни был совершенно неправ: дом — это как раз стол, стулья и стены.

Глава 21

— Все… — Чугун остановился. — Все, спина, не могу…

Он положил Тюльку на землю.

— Двадцать столбов осталось. — Аксён указал на номер. — Давай еще хотя бы пять.

— Не, — Чугун сел на насыпь. — Скрючит…

— Разотрешься. Руколова тебе массаж сделает.

Чугун помотал головой.

Врет, подумал Аксён. Врёт, собака, ничего у него не болит. А у Тюльки колено распухло уже хорошо. И посинело.

— Я не могу, я тебе серьезно говорю…

Чугун продемонстрировал бледную поясницу с красными прожилками. Аксёну захотелось как следует пнуть его в эту поясницу, чтоб полетел он с насыпи, кувыркаясь, калека.

— У меня грыжа ведь, ты знаешь…

Про грыжу Аксён ничего не знал.

— Мне вообще поднимать тяжелое нельзя, она может выставиться…

— Сволочь ты, ничего у тебя не выставится.

— Я тебе говорю: у меня грыжа, я тебе показать могу!

Чугун вскочил и принялся распускать ремень на брюках.

— Не хочу я смотреть на твою грыжу!

— Покажи грыжу… — пробормотал Тюлька.

Глаза у него медленно сходились к переносице и наливались красным. Тащить на руках Тюльку Аксён больше не мог. На плече… Тюлька был слишком костляв и скатывался.

— Повезу тебя на закорках, — сказал Аксён. — Слышишь меня?

— Слышу…

— Помоги, сволочь. — Аксён повернулся к Чугуну.

— Помогу, сволочь.

Чугун помог.

— Держись за шею! — велел Аксён.

— Пусть Чугун грыжу покажет…

— Да пожалуйста…

Грыжа действительно имела место. Мерзкая и бледная, и тоже в прожилках, Аксёна чуть не стошнило. Тюлька принялся хихикать и трястись.

— Держись, говорю! — Аксён ткнул локтем.

Тюлька сжал руки, Аксён пошагал по шпалам. Через два столба началась тропинка, и они с Тюлькой спустились вниз. Чугун с грыжей отстал, брел, ругаясь, что этот перенос надолго уложит его в постель, грыжа явно воспалится, понадобится операция, возможно, ему даже дадут инвалидность…

Аксён подумал, что, если такому гаду, как Чугун, дадут еще и инвалидность, это будет совсем уж несправедливо, бесплатно в пригородном ездить будет, сволочь. Поэтому он сказал:

— Теперь понятно, почему тебя Руколова к себе не пускает. Кому ты нужен, с грыжей-то?

Чугун заткнулся.

Они спустились с насыпи в лес. Тяжело. Тюлька был легкий, но неудобный. Иногда он то ли засыпал, то ли отключался и начинал сползать, Аксёну приходилось его придерживать, это все очень усложняло. Однако постепенно Аксён приноровился, пристроил Тюльку на плечах поудобнее, и шагать стало легче. Чугун стал отставать. Дышал громко, с хрипом, постанывал, всячески показывая, что ему трудно.

Сволочь. Настоящая тупая сволочь, разобраться со сволочью,