Серые пчелы - Андрей Курков

– Вы, если что надо, приходите! Адрес знаете, – сказала на прощанье Айсылу, глядя на Сергеича как на ребенка. Может, тоже почувствовала его беспомощность.

И пошла она к повороту дороги, ведущей вниз. Красиво и медленно удалялась, а воздух вокруг наполнялся жужжанием пчел. И очнулся от этого жужжания Сергеич. Понял он, что это пчелы Ахтема жужжат, летают, а своим пчелам он путь на свободу еще не открыл!

Сорвался он с места, понесли его ноги к ульям, к своим многострадальным пчелам-беженцам.

Солнце висело на небе долго, удивительно долго. Уже и земля от него отвернулась, набок улеглась. И висело поэтому солнце теперь не посередине неба, а на его краю. Но все равно светить продолжало, словно решило не заходить, пока Сергеич свое жилье не обустроит. А он, вбив железные колышки в каменистую землю и растянув веревками углы своего брезентового жилища, вытаскивал теперь из машины и переносил в палатку пожитки и одежду.

Теплую вечернюю тишину пронизал неожиданный крик птицы – звонкий, как пионерский горн. И Сергеич голову задрал, посмотрел на ближние деревья. Попробовал себе эту птицу по крику ее представить. Не получилось. Известные ему птицы так не кричали. Известные ему птицы вообще не кричали, они каркали, щебетали, пели трелями и посвистывали. Любопытство, разбуженное криком птицы, оживило его мысли, и он, уже позабыв о замолчавшем небесном творении, способном летать и кричать, внимал звонкой, красочной тишине окружающего его мира. И в тишину эту вплетались шепот листьев, дыхание ветерка, жужжание пчел и другие мелкие и мельчайшие звуки, составляющие ее, эту мирную, летнюю тишину.

Прислушиваясь, отметил Сергеич, что солнце наконец спряталось. И как только спряталось оно окончательно, громче стала тишина, более явной она стала. Ее можно было погладить, как кошку или собаку, она была теплой и ластилась к пчеловоду, словно выпрашивала и от него участия, сочувствия к ее жизни, к ее звукам. И он, уже привыкший к отсутствию солнца, принялся дополнять тишину шуршанием – поисками того, из чего можно было бы разжечь костер. Собрав ветки, веточки и даже две дощечки от ящика, чиркнул Сергеич спичкой, и этот «чирк» тоже влился в тишину, стал ее собственностью, ее составной частью, нотой ее бесконечной музыки.

А потом над костром закипал подвешенный чайник. А Сергеич, возбужденный новым переездом и красотой окружающей природы, бродил кругами, подбирая еще ветки для костра, оказавшегося слишком «прожорливым».

Утром, открыв глаза, он больше не сомневался, что попал в рай – в сказку, где природа не просто служит человеку, а прислуживает ему, где солнце ждет, пока человек не закончит свои дневные дела, и только потом уходит. Где воздух звенит невидимым колокольчиком. Где можно быть независимым и невидимым, где у всякого живого существа, даже у деревьев и виноградной лозы, есть голос.

Указанная Айсылу тропинка вывела его к источнику, и там Сергеич умылся и проснулся окончательно. Возле журчащей воды птичье пение звучало еще громче. Под голоса птиц мысли его наполнились необъяснимой уверенностью в том, что все плохое позади, а впереди – заслуженный покой и жизнь в согласии с пчелами, а значит, и в согласии с природой.

Две баклажки родниковой воды он принес и оставил возле «четверки», зеленый цвет которой теперь терялся из-за более яркой зелени окружающей природы. Пластиковую канистру Сергеич оставил в машине – носить по двадцать литров от источника до палатки было бы ему не под силу. Возникло в нем желание помыть ее, вытереть с нее пыль и грязь дорог, чтобы заблестела она. Но причины мыть и драить машину у Сергеича не было. Моют и чистят машины, когда они новые, когда надо ехать в город или в гости. Да и ей, будь она живая, а не железная, наверняка не захотелось бы сейчас попадаться кому-нибудь на глаза или привлекать к себе внимание. Точно так, как взрослому человеку, которому по пьянке фингал поставили, не хотелось бы на улицу выходить и знакомых встречать.

Вспомнил Сергеич о деньгах на автостекла, которые ему при въезде в Крым от имени журналистов передали. И журналисты вспомнились, безразличные, нагловатые. Как-то даже не складывались вместе эти деньги и те журналисты. Но всякое ведь бывает!

«Починю! – мысленно пообещал он странным благодетелям, которые деньгами его пожалели. – Обживемся сначала тут, а потом починю!»

Мыслям своим Сергеич улыбнулся, поймав себя на том, что думает одновременно и за себя, и за машину, и за пчел. Словно все они – одна семья и на одном языке говорят. Но ведь так оно и было. Нет у него сейчас другой семьи, кроме пчел. Машина – это так, железо! А вот то, что от его семьи человеческой осталось, живет далеко отсюда, в Виннице. Живет и не жалуется на его, Сергеича, отсутствие. Но он их, конечно, помнит, он их не только в памяти, но и в сердце держит обеих: и жену, и дочку. И если жену можно было бывшей называть, то уж дочь точно бывшей быть не может. Дети всегда твои, где бы ни жили и сколько бы ты с ними ни ссорился! Анжелике уже шестнадцать! У нее, наверное, и ухажер есть. Интересно, она ему об отце рассказывает?

Нагревался день быстро, это Сергеич макушкой своей ощутил. Кепку нашел оранжевую. В руках покрутил, вспоминая, как по телевизору раньше каждый матч «Шахтера» смотрел. «Где они теперь играют? – подумал. – Точно не в Донецке. Там не до футбола!»

После полудня потянуло пчеловода на странствия. Решил он к поселку, к Куйбышеву прогуляться. От пасеки Ахтема, к которой он присоседил свои ульи, дорога не могла быть длинной. Ведь ехали они сюда с Айсылу накануне минут десять. Вышел Сергеич на грунтовку и увидел перед собой он как на ладони. В жарком желто-оранжевом солнечном свете поселок внизу дрожал из-за плавящегося под солнцем воздуха. И крыши домов дрожали, не стояли на месте. И еще казалось теперь Сергеичу, что не так уж и близко отсюда до поселка. Казалось, что высоко он на горе стоит. И только очевидная легкость и прямота дороги, идущей вниз, несмотря на внезапно возникшие сомнения, все равно позвали Сергеича в путь. О том, что потом придется обратно сюда возвращаться, думать пчеловоду не хотелось. Да и для возраста своего, и для своей ненавязчивой инвалидности, в которой Сергеич иногда не без повода сомневался, был он еще очень даже крепок. С момента въезда в Крым ни разу кашель его не побеспокоил! С дыханием вообще проблем не возникало! Воздух тут такой, как чай со сливочным маслом. Хочешь – дыши им, хочешь – пей его, хочешь – ешь! Вот бы сейчас Пашку сюда! Он, по привычке своей, стал бы взглядом что-то плохое выискивать и очень быстро дурнем бы себя почувствовал, потому что нет тут ничего плохого. И люди хорошие, и природа, и воздух, и солнце!

Утомившись от воображаемого присутствия Пашки, забыл о нем пчеловод и «перетянул» сюда, к виноградникам, жену свою Виталину и дочку. И вообразил, как они осматриваются по одинаково красивым сторонам. Виталина наверняка тоже что-нибудь достойное критики увидела бы, а вот дочь – совсем не в маму, – она наоборот: затанцевала бы от счастья, что в таком месте оказалась. Она впечатлительная, и если мама не подсказывает ей, как себя вести, то по ее лицу сразу все ее чувства и мысли прочитать можно! И вдруг, к этой собравшейся у Сергеича в воображении компании, которая раньше его семьей считалась, вышла из-за ближайшего дерева-клена Галина из магазинчика «У Нади». Смотрела на собравшихся и на самого Сергеича задумчиво, и лицо ее ни радости, ни спокойствия счастливого не выражало. Озабочена она была чем-то. И поэтому ощутил Сергеич беспокойство. Захотелось узнать: почему это она в таком настроении? Что с ней? Но при жене и дочери неудобно ему было с Галиной разговаривать.