Взаперти - Николай Свечин

– Я уже почувствовал это на себе, – кивнул сыщик. – Но в их игре в футбол есть два, как они говорят, тайма. Британцы выиграли первый, однако будет еще и второй.

Салатко-Петрищев налил в рюмки коньяку и предложил:

– Давайте выпьем, и вы простите мне мое глупое посредничество.

– Охотно. Если обещаете больше не соваться.

– Нет, конечно! Я все понял.

Они поговорили еще на разные темы, потом сыщик поднялся и начал сгребать на свою тарелку закуски с общих блюд.

– Я вас накажу, чтобы впредь были осторожнее с бывшими сыщиками. Заберу часть яств с собой, угощу сокамерников.

– Да-да, и «Гази-Бек» возьмите, у меня его…

– …полдюжины бутылок.

– Все-то вы подмечаете, Алексей Николаевич. Тогда последнее алаверды. У Моринга есть кто-то в Литовском замке. Кроме меня.

Лыков насторожился:

– Почему вы так решили?

– Он откуда-то знает номер вашей камеры, личности соседей, распорядок дня, фамилии начальства вплоть до старшего надзирателя. Как будто сам сидит по соседству.

Алексей Николаевич машинально налил себе рюмку горькой водки, махнул и задумался. Хозяин тоже выпил, смотрел молча.

– М-да… Значит, если я откажусь, меня зарежут?

Салатко-Петрищев принялся беспокойно ерзать.

– И у них есть кому исполнить?

– Мне так показалось, – пояснил хозяин. – Я могу ошибаться.

– Дело дрянь… Русского человека в русской тюрьме хотят зарезать англичане. Сказать кому – не поверят.

– Не поверят, это точно, – подтвердил аферист.

– Как вы передадите Морингу мой ответ?

– Сегодня вечером по телефону. Он остановился в гостинице «Серапинская» на Забалканском проспекте. Будет ждать у аппарата начиная с восьми часов.

– Телефонируйте и скажите, что ничего не вышло – Лыков упрямится.

– Слушаюсь. Но вы… примете меры?

– Евстратий Агафонович, – сыщик встал, запихивая бутылку коньяка в карман бушлата, – конечно приму. Спасибо за угощение.

Вечер прошел за веселой попойкой. Бывшие полицейские выпили весь «Гази-Бек», после чего Курган-Губенко выставил бутылку с красной головкой со словами «водка кровь полирует». К ночи в «легавой» камере и корки хлеба не осталось, все подъели дочиста. Алексей Николаевич пил и веселился наравне со всеми, но на душе у него было тошно. Британцы предъявили ультиматум. И у них есть кто-то внутри тюрьмы, тот, кто точит сейчас на сыщика нож. Следует срочно известить об этом Азвестопуло.

Пакора заметил настроение бывшего статского советника и пытался его разговорить. Но тот отмолчался. Уже перед отбоем к сыщику пристал графоман Огарков и попросил новых историй. Алексей Николаевич поведал, как его едва не застрелили в Ропшинской лавре оттого, что артельщики уронили на лестнице шкап. Николай Викторович снова заскрипел пером. Остальные быстро захрапели.

Ночью к Лыкову во сне пришел Федор Ратманов по кличке Буффало. Он привиделся ему всего второй раз в жизни, хотя Алексей Николаевич часто вспоминал погибшего товарища. Первый раз Буффало явился в Усть-Каре и велел сыщику немедленно проснуться, потому что его собираются убить. Лыкову хотелось поговорить с Федором, но тот оборвал разговор. Алексей проснулся и лишь поэтому остался жив – действительно пришли его зарезать[88]. И вот теперь второе появление.

– Федор! – радостно приветствовал гостя Лыков. – Как хорошо. Ты, стало быть, тоже меня помнишь?

– Помню, не сомневайся.

– Там у вас не страшно?

– На том свете? – догадался Ратманов. – Нет, здесь хорошо. Много приличных людей. Твой отец живет через два дома от меня, передает благословение. И Варенька с ним.

– Варенька… Я уже стал забывать ее… Как же это вышло – в одном доме? Ведь в жизни они не были знакомы.

– Тут все всех знают, у кого на вашем свете остались родные. Варенька тебя ждет, но ты сюда не спеши. Отбудь сначала свой урок.

Лыков перестал улыбаться, насторожился:

– Опять хочешь предупредить? О чем?

– Алексей, твоя жизнь в опасности. Бойся черного человека.

– Черного человека? Кто он?

– Бойся черного человека, – повторил Буффало.

– Погоди, скажи еще что-нибудь. У него черные волосы? Борода? Как я его узнаю?

– Ты узнаешь. У него черная душа.

Угрюмая громада Литовского замка появилась в Коломенской части в 1787 году. Тогда архитектору Старову поручили выстроить тюрьму. Он сложил из камня неправильный пятиугольник, в который вписал семь круглых башен. Отсюда и возникло народное название замка – Семибашенный. Так на пересечении Мойки и Крюкова канала, напротив Новой Голландии, возникла средневековая с виду крепость. Но ее отдали военным, отложив идею с тюрьмой на тридцать лет. В стенах фортификации разместился сначала Кавалергардский, потом Литовский мушкетерский полк, а затем и Морской гвардейский экипаж. Именно от Литовского полка замок получил свое официальное название, как и расположенный рядом рынок. Однако насчет последнего у историков имелись разные версии…

Наконец для вояк возвели собственные казармы, а потребность в городской тюрьме неуклонно росла. В столице было полно мазуриков. Где их содержать? Петропавловская крепость не каучуковая, да и слишком жирно селить там кого попало. И в 1822 году генерал-губернатор предложил Городской думе принять Литовский замок от морского ведомства для устройства в нем каталажки.

По заказу Думы архитектор Шарлемань перестроил крепость в полноценное узилище. В ходе реконструкции уцелели только четыре башни. Архитектор убрал лишние в каждом из длинных корпусов и выровнял стену по Тюремному переулку. Вместо неправильного пятиугольника получился столь же неправильный четырехугольник. Однако в народе усеченный замок по-прежнему называли Семибашенным. Именно тогда окончательно сформировался его внешний облик. Из зеленого замок перекрасили в светло-серый цвет.

Шарлемань построил так называемую тюрьму общего устройства. Городской казне она встала в копеечку – 280 567 рублей ассигнациями. Тюрьма была рассчитана на 793 человека[89], но позднее были заведены мастерские, которые уменьшили количество мест до 600. В десяти отделениях насчитывалось в общей сложности 103 камеры. В Первом отделении сидели арестанты с большими сроками, разбойники и убийцы; его назвали татебным. В нем устроили особое помещение – кнутобойню. Воры и мошенники были в другом отделении, подозреваемые в преступлениях – в Третьем, бродяги – в Четвертом, беспаспортные – в Пятом, неисправные должники – в Шестом, пересылаемые – в Седьмом, женщины – в Восьмом, административно арестованные – в Девятом. Самое последнее называлось частным, или бесхлопотным. Туда помещали арестантов из благородных, им можно было не работать и столоваться от кухмистерских. Нынешнее Четвертое отделение, по сути, являлось наследником бесхлопотного. В те времена заключенные простого звания сидели по десять-двадцать человек в камере, благородные – по двое.