В глуши таёжной (сборник) - Александр Пискунов

Согревшись, снова иду на улицу. Золотое руно созвездий уже поблекло. Значит, скоро рассвет. Пройдёт час-другой, и солнечные лучи вторгнутся в верхние слои атмосферы, предрекая нам новый день. На востоке появилась светящаяся точка, которая, быстро двигаясь, прорезает небесную сферу. Спутник! Провожаю взором космический аппарат и чувствую, как эта крохотная точка невидимыми нитями крепко связывает меня с человеческим родом. Теперь я чувствую себя членом огромного космического экипажа планеты Земля, главной задачей которого, теперь и всегда, будет сохранение систем жизнеобеспечения нашего общего корабля, от которых зависит жизнь всех людей и народов.

Даже в самую благодатную пору цветения кипрея места эти мало радуют взор. Здесь, на водоразделе бывших таёжных речек Шишима, Кутьи и Сакальи, на месте сведённых человеком богатых лесов, на многие километры простирается кладбище леса, уныло торчат сухие скелеты многовековых, оставленных лесорубами кедров, чернеют, широко раскинув щупальца-корни, похожие на исполинских осьминогов, кедровые выворотни.

Пожары и ветер довершили здесь гибель уральской тайги.

Чувство безысходной тоски вызывает у меня эта картина глубокой осенью и зимой, когда ничто, кроме шелеста сухих стеблей иван-чая да вейника, не нарушает здесь могильной тишины. Всё живое старательно обходит это гиблое место. Только однажды услышал я какие-то завывания и свист, похожие на песни вьюги в печной трубе. Шли они, оказывается, от сухостойного, с обломанной вершиной кедра, в стволе которого желна проделала несколько отверстий, превратив, таким образом, пустотелый пень в гигантскую свирель. Стоит только подуть сильному ветру, как эта «чёртова дудка» начинает завывать.

Невольно подумалось: леший, наверное, с помощью этой дудки оплакивает своё погубленное Берендеево царство.

Утром над заснеженным лесом поднялись, похожие на дым от огромных костров, снежные вихри – предвестники начавшейся непогоды. К полудню уже вовсю бушевал буран. Напор ветра всё нарастал. Словно гигантские травы, гнулись под его ударами огромные ели и пихты. Сурово и грозно шумел разбуженный бурей лес. Иногда деревья ломались, заглушая своим падением шум бури. Сквозь белую мглу дьявольской круговерти с трудом различалась путеводная просека. Снежная пыль застилала глаза и мешала дышать. Кажется, всё живое должна погубить эта белая мгла. Почти двое суток бушевала пурга, засыпав толстым слоем снега все следы лесных обитателей.

В полночь меня разбудила звенящая тишина. Выйдя из зимовья, я долго стоял в надежде услышать хотя бы слабые звуки. Тишина спящего зимнего леса описанию не поддаётся, ведь уровень его шума принят за нулевую отметку. Апельсиновой долькой висит над лесом серпик ущербной луны. Вспоминаются слова русского поэта Валерия Брюсова:

Одиночество мне тоже не в тягость. Наверное, в жизни каждого человека есть часы, когда ему хочется быть с самим собой. Кроме того, у меня есть лучший друг – книга. Книга водила меня по джунглям Калимантана и Амазонки, возносила к вершинам Тибета, удивляла красотой водопадов Виктории и Ниагары, учила любить и понимать природу. Книга приобщала меня к тайнам теории относительности А. Эйнштейна и новейшей концепции тектоники плит. Она вселила в меня твёрдую веру в торжество справедливости. Разве можно перечислить всё, что даёт нам книга? Однако пора и на отдых – утром предстоит трудный и долгий путь. Ещё долго лежу я, не в силах уснуть, и отблески пламени от горящих в печурке дров мечутся по стенам зимовья. А в лесу, за стенами моего зимовья, продолжается своя, ночная жизнь.

У опушки из снега под ёлочкой поднялся заяц-беляк. Потянулся, разминая отёкшие от долгого сидения лапки, и давай «вышивать» белое полотно поляны затейливой вязью следов.

Из дупла в стволе сухостойного кедра появилась любопытная мордочка лесной куницы. Осмотрелась по сторонам и решила – пора на охоту. Жалко, конечно, оставлять тёплую постель, но голод не тётка. Тёмной змейкой спустился пушистый зверёк к середине ствола и сильным толчком перебросил себя на соседнюю пихту. Пройдя «верхом» с десяток деревьев, спустилась куничка на снег и начала «строчить», оставляя за собой двойную стёжку.

Вблизи опушки уловила она волнующий запах жертвы. Где-то рядом под снегом спал рябчик. Словно стальная пружина напряглось тело зверька, готовое в любое мгновение взметнуться в смертельном прыжке. Тихо, очень тихо кралась по снегу куница, но дремавший под снегом рябчик всё же услышал её. В страхе взметнулся он вверх, пробив телом слой снега. Совсем немного запоздала куничка – подвёл осевший от толчка снег под задними лапками. Долго стояла ошеломлённая неудачей куничка, крепко держа острыми зубками вырванное у рябчика пёстрое пёрышко. Кормившийся в другом конце поляны беляк ошалело бросился в лес.

Утро выдалось тихим и светлым. Подобрав на снегу пёстрое пёрышко, положил я его в записную книжку. Напрасно так злобно бушевала пурга – жизнь продолжается.

Весна в том году выдалась затяжной. Несмотря на то, что шла третья декада апреля, в лесу лежал сплошной снежный покров. Циклоны, один за другим, наведывались в наши края, неся мокрый снег, а за ними приходили похолодания, когда температура падала до минус десяти градусов, так было и на этот раз, когда на поверхности снега образовался такой крепкий наст, который выдерживал даже лося. В этих условиях мне захотелось побывать в своём зимовье, расположенном в кв. 84 Висимского государственного заповедника, где я работал тогда инспектором по охране природы. Благодаря крепкому насту я отказался от лыж и, преодолев 15-километровый маршрут, пришёл в зимовье, как по асфальту.

Зимовье, где я базировался, располагалось на западном склоне водораздельного кряжа Уральского хребта под пологом первобытного леса из пихты, елей и кедров. Представляло оно из себя бревенчатый дом с печью кирпичной кладки и могло свободно вместить на отдых 10-12 человек. Летом сюда часто наведывались научные сотрудники, зимой же, кроме меня, сюда никто не приходил. Попасть сюда можно было только пешком или на лыжах. Мне нравилось здесь бывать. Ночами мне не раз приходилось слышать здесь вой волков, а днём прямо из окна наблюдать кормившихся на ивах рябчиков. Ветры наметали у стен зимовья такие сугробы, что по ним можно было подниматься на крышу. Сюда не раз залезали зайцы, а в снегу на крыше не раз ночевали рябчики. Не менее интересно было и летом. Отсюда я регулярно выходил на охрану закреплённой за мною заповедной территории. Впрочем, браконьеры никогда сюда не наведывались. На этот раз я планировал здесь долго не задерживаться. Утром следующего дня я должен был возвращаться домой.

Среди ночи я услышал звон капели и сразу же понял, в каком нелепом положении оказался. Здесь, в горных лесах, глубина снежного покрова в конце зимы постоянно превышает метровую отметку. Передвигаться по такому снегу практически невозможно, не имея лыж. Утром я убедился, что наст исчез. Вместо лыж я решил использовать две горбылины, прикрепив к ним в качестве креплений куски брезента, и двинулся в путь. С первых шагов я понял, какие трудности мне предстоит преодолеть.