В глуши таёжной (сборник) - Александр Пискунов

Запрокинув голову, благоговейно всматриваюсь в её глубины, где в чёрных провалах застыли туманные вихри звёздных скоплений, цитирую бессмертные тютчевские строки:

Откуда, куда и зачем мы плывём в этой огненной бездне? Ответ однозначен – из ниоткуда и в никуда! Вселенной чужды наши понятия, и она безразлична к нам.

Сколько же звёзд на небесной сфере? Астрономы подсчитали, что только в нашей Галактике их свыше ста миллиардов. А сколько таких галактик, как наша? Привыкший к ограниченным понятиям, наш разум отказывается понимать бесконечное. Разве можно понять бесконечное даже в абстракции? Если число звёзд бесконечно, то ночное небо должно представлять собою одну сплошную поверхность, испускающую слепящий свет, но это не так. Откуда тогда эти чёрные провалы?

На это несоответствие впервые обратил внимание немецкий астроном Генрих Олберс. Парадокс Олберса ещё ждёт своего объяснения.

Вот и теперь звёздного света Вселенной едва хватает, чтобы не сбиться с лыжни. Наверное, это самый интересный свет, несущий массу всякой информации. Он состоит из квантов энергии, излучённых миллионами разных источников и в разное время. Эти посланцы далёких Миров преодолели пространство в миллионы световых лет. Есть здесь и реликтовый свет от звёзд, которых уже нет, но свет их продолжает нестись в межзвёздном пространстве.

Холод заставил спешить и продолжить свой путь в звёздном свете по склону Шабура. На дальней вырубке тоскливо провыл одинокий волк. Сорвавшись с небесного свода, край неба прочертил метеорит. Ярко вспыхнув, небесный пришелец навсегда закончил свой путь.

Существует поверье, что тот, кто первым увидит падающую звезду, должен загадать своё желание. Моё желание – тепло очага, где ждёт меня кружка горячего чая.

Как-то ночью шёл я на лыжах по склону Шабура. Светила полная луна, а по сторонам под пологом ельников, словно костры, светились на снегу лунные блики.

Отражённый поверхностью снега, лунный свет имел какой-то зловещий красноватый оттенок. «Побывав на Луне, солнечный свет утратил там часть своего коротковолнового спектра», – подумал я. Стояла удивительная тишина, и только далеко, в долине Сулёма, протяжно, с перерывами, выли волки.

На одной из лесных полян внимание привлекла промелькнувшая по поверхности снега тень. «Сова, наверное», – решил я, внимательно всматриваясь в верхний ярус окружающих поляну деревьев. Тут я увидел, как из кроны высокой ели бесшумно вырвался какой-то небольшой, прямоугольной формы, предмет, который, плавно описав над поляной вогнутую кривую, растворился среди деревьев на другой её стороне. Летяга! Я узнал её по характерному планирующему полёту. Следом за этой, полностью повторив её полёт, промелькнула ещё одна летающая белка. За короткое время над поляной, пересекая её в разных направлениях, пролетело более десятка этих «циркачей».

Ширина поляны не превышала сорока метров. Прыгая с предвершинной части деревьев, летяги при подлёте к противоположной стороне поляны, снижались до высоты двух-трёх метров, а потом резко взмывали вверх и терялись в кронах деревьев. «Прямо «Вальпургиева ночь» какая-то», – подумал я, наблюдая за полётами маленьких «ведьм».

Для меня увидеть игры летяг было большой удачей. В отличие от обычных белок, летяги ведут ночной образ жизни, питаясь почками деревьев. Встречи человека с летягами очень редки. Большинство летяг – обитатели тропических лесов. В лесах Индонезии, например, встречаются летяги величиной с кошку, способные, планируя, пролететь 400 метров! Наша маленькая северная летяга больше пятидесяти метров не пролетит.

Существует красивая легенда, согласно которой один раз в году ведьмы собираются на свой шабаш, где соревнуются в искусстве полётов на мётлах. Кто не слышал о ведьминских игрищах в Вальпургиеву ночь! Может быть, игры летяг стали основой для этой легенды?

Меня поглотила чернильная синь январского утра. Лыжи легко скользят по припорошенной свежим снегом лыжне. И снег, и даже сам воздух кажутся окрашенными в синий, почти фиолетовый цвет. Вспоминается закон молекулярного рассеивания света, обусловивший это явление. «Не верь ему», – перебивает «физика» внутренний «лирик». «Это необычное утро», – шепчет мне он. Светает. На лазоревом фоне неба контрастно выделяются зубчатые вершины елей. Как пустынен и тих зимний лес!

Нынче он особенно тих и пустынен. Бескормица, вызванная неурожаем семян хвойных, вынудила откочевать в другие края клестов и белок, кедровок и дятлов. Изредка попадаются следы ночной жировки зайцев. Мелкой строчкой тянется на поверхности след полёвки, но вскоре обрывается. Беспечную зверушку скогтило здесь ночное глазастое чудище – воробьиный сычик. Это самая мелкая из наших сов, величиной не более скворца. На снегу сохранились отпечатки его крыльев и лапок. В глубине леса гнусаво кричит желна. Стайка выискивающих пищу гаичек торопливо снуёт среди заснеженных еловых веток. Среди гаичек я замечаю и корольков – птичек весом всего в несколько граммов. Это настоящее чудо природы и верх её совершенства. Трудно даже представить, как эти крохи выдерживают стужу зимних ночей.

Я спешу туда, где на склоне дальней горы, среди первобытной тайги, есть заветная поляна. Я помню её в пёстром наряде июньского разнотравья, в звуках гуденья шмелей и в гомоне птиц. Тогда любовался я там пурпурными соцветиями ятрышника.

А вот и она! Покрытая белым пологом, поляна кажется пустынной и мёртвой. Я знаю, что здесь под снегом всюду теплится жизнь. Придёт время, и она вновь проявится в изумрудной зелени трав и золотистом покрове купавок. На поляне – знакомая ель. Я знал её тогда, когда она была ещё елочкой, и чуть было не срубил для новогоднего праздника. Теперь она подросла и возмужала. В её густой кроне летом гнездилась пара дроздов. «Дерево находится в состоянии сильного охлаждения, но, несмотря на это, в его клетках идут процессы обмена веществ и их окисление», – подсказывает мне «физик».

«Нет, эта ёлочка просто очарована колдовской силой Зимы. Может, снятся ей песни дроздов или звонкие зяблика трели? На пуховой перине снегов, под таинственный шёпот метели», – напевает мне «лирик».

Среди столетних елей красуется громада сибирского кедра. Он кажется мне седым, мудрым, красивым и сильным витязем-великаном, выслушивающим вечные жалобы окруживших его елей-старушек. Ведь о таких кедрах писал академик П. С. Паллас, посетивший в 1770 году Верхнетагильскую лесную дачу: «… нельзя вообразить себе дерево лучшего вида и роста, как сие, старых дерев верхушку едва узреть можно». К сожалению, таких лесных патриархов становится всё меньше и меньше.

…Короток день зимнего солнцестояния, и вот уже огненный шар заходящего солнца опускается за вершину горы, окрасив в последний раз в розовый цвет шапки снега на ветвях деревьев. Я ударяю по одной из ветвей, и снег повисает в воздухе розовым искрящимся облачком.