Круги в пустоте - Виталий Каплан

— Митика, стой! — ударил в спину тревожный голос кассара. — Держи коней, факел подними повыше.

Митька обернулся на звук. Харт-ла-Гир стоял на полусогнутых ногах, повернувшись лицом назад. Копье он держал обеими руками, левой ладонью ближе к наконечнику.

— Похоже, сейчас будут гости, — процедил он сквозь зубы. — Митика, не бойся, не беги. Твоя задача — унять лошадей, а уж с остальным я управлюсь. В крайнем случае, если и спереди полезут, ткнешь факелом в морду, это хорошо действует… поначалу.

Митька не понял, чьи морды упомянул кассар, но на всякий случай перехватил факел поудобнее. Страшно пока не было — скорее, била нервная дрожь, как перед годовой контрольной по алгебре. Он прерывисто вздохнул и приготовился ждать.

…Тварь возникла внезапно — точно вылепилась из черноты. Митька не услышал ни звука шагов, ни дыхания. Просто вдруг появилась на границе света и тьмы — огромная, рыжевато-серая, размером если и не с человека, то с крупного пса. Длинное плотное тело поддерживали неожиданно короткие лапы, красноватые глаза поблескивали с нехорошим интересом, а узкая морда ощерилась полной желтоватых клыков пастью. Широкие уши слегка заострялись кверху. От нее исходило тяжелое, одуряющее зловоние, словно тварь только что побывала в выгребной яме.

Лошади тонко заржали, дернулись, и Митька всем своим телом повис на поводьях, удерживая их от бегства. Ему страшно мешал факел, из-за которого свободной оставалась лишь одна рука. Уголек вроде бы успокоился, но оставалась еще Искра — ошалевшая, косящая выпученными глазами. С ней-то как справиться?

Кассар между тем действовал быстро и, как неожиданно показалось Митьке, даже с каким-то веселым азартом. Он скользнул вперед, навстречу взметнувшейся в воздух твари — и его копье, брошенное в раскрытую пасть под точным, выверенным углом, вышло у зверюги из затылка. Легко уворачиваясь от когтистых лап, он встретил мечом движение длинного, толщиной едва ли не в руку хвоста, затем шагнул вперед, вырвал копье из глотки чудовища и, отступив пару на шагов, молча смотрел на дергающуюся в предсмертных конвульсиях тушу. Зверюга умирала тяжело, исходила высоким, на пределе слышимости, свистом вперемешку с утробным бульканьем. В конце концов она затихла, распластавшись на пыльном полу.

— Теперь немного подождем, — проговорил, наконец, Харт-ла-Гир, утирая ладонью лоб. — Хорошо, если она была одна, но чаще всего они бродят стаями. Одну, как видишь, завалить недолго, но когда их много, да к тому же с разных сторон… Тогда ни в чем нельзя быть уверенным.

— Господин, — подал голос Митька, — а что это за зверь? Как называется? У нас… на севере, — он нервно усмехнулся, — такие не водятся.

Кассар мрачно усмехнулся.

— Какая тебе разница? Ты вообще слишком любопытен, мальчик. Похоже, тебе придется напомнить, что раб не смеет открывать рот иначе как по приказу господина.

Митька, однако, не съежился от страха, как это непременно случилось бы с ним еще неделю назад. Здесь, в странном подземелье, где в трепещущем свете факелов еще слегка подергивалось убитое чудовище, хозяйские угрозы вдруг показались ему мелкими и даже слегка смешными.

— Да, господин, вы там, наверху, меня отлупите, — кивнул он. — Что я, не знаю, что ли? Заслужил, да. Только почему вы не хотите ответить, про эту… — он указал факелом на мертвую тварь. — Секреты, что ли, какие-то государственные?

Смотреть на кассара было забавно. Похоже, на краткий миг он растерялся. Однако быстро взял себя в руки.

— Идиот… Ну надо же, нашел время бунтовать. Да сейчас сюда, может, этих сотня набежит, и от нас с тобой даже костей не останется.

— А все-таки? — упорствовал Митька. Его охватило какое-то веселое возбуждение. Он знал, что дерзость обойдется ему как минимум в лишний десяток прутьев, но сейчас это было совершенно неважно. Зачем ему название зверюги, он сам не знал, но почему-то хотелось настоять на своем. Тем более, если кассар прав… Если действительно набежит стая, от которой не отбиться — где тогда окажутся все хозяйские угрозы? А умирать — так хоть человеком, а не имуществом, которому цена — пятнадцать огримов.

— Митика, — неожиданно спокойно ответил Харт-ла-Гир, — как ты думаешь, что мне сейчас важнее: ждать новой атаки или удовлетворять твое дурацкое любопытство? Поговорим наверху, если, конечно, останемся живы. А пока пойми одно — если я не отвечаю, значит, ответы для тебя опасны. Все, поговорили. Теперь заткнись и смотри за лошадьми.

Сейчас, шагая по узкому туннелю вслед за Семецким, Виктор Михайлович уже сомневался, стоило ли самолично спускаться в эти мрачные, Бог весть когда заброшенные катакомбы. Второй час они шли по нескончаемым, перетекающим друг в друга ходам, и нервный свет фонаря выхватывал из темноты все одно и то же — грубые серые стены, неровные, нависающие над головой своды, каменную крошку под ногами. Всюду камень, серый камень… И, само собой, следы дурного общества. От рисунков, наскальных надписей и самодеятельных стихов до признаний в любви и спартаковских речевок. Здесь явно постаралось не одно поколение молодежи. Правда, как разъяснил консультант по спелеологии, сейчас под землю спускаются редко, есть немало других развлечений, а когда-то, лет пятнадцать назад, москвичи бродили толпами. Местные власти, скрипя зубами, терпели безобразия, но порой, озлясь, взрывали в пещерах входы-выходы, и делали это, как всегда, по-идиотски. В итоге беспокойная молодежь, без всякого на то основания именующая себя спелеологами, снова проникала вниз, только вот с каждым административным порывом в пещерах становилось все опаснее — взрывы тревожили старые, не особо крепкие стены и своды, изредка случались обвалы, к счастью, до сих пор обходилось без жертв. Если не считать таковыми несколько случаев, когда люди здесь бесследно исчезали.

Петрушко зябко поежился, думая о нависающих над головой тысячах тонн мертвой породы. Все же в этих фанатах-спелеологах сидит какая-то мазохистская запятая. Нет бы байдарка, альпинизм, лыжи — но лезть сюда, в мрачное подземелье, где всего-то и есть, что мертвые сырые камни… Теперь он лучше понимал, зачем Магистр проводит свои странные ритуалы в пещерах. Не одной только безопасности ради — сама душа здесь пропитывается тьмой, раскрывается ей навстречу.

Семецкий чуть приостановился, обернулся:

— Идешь, Михалыч? Все в порядке?

— А то, — улыбнулся Петрушко, понимая, что Юра вряд ли разглядит его улыбку, слишком далеко, да и фонарь он установил в режим максимального рассеяния. — Что же вы, ребята, меня за хилого старичка держите? Сидел бы, мол, на печи… в кабинете, рисовал бы бумаги… списки на премию там всякие…

— Преувеличиваешь, — спокойно возразил Семецкий. — Просто не вижу смысла. Нижегородцы ребята толковые, в сущности, они бы и сами справились. Так нет, и вы с Геной полезли, и Лариса Сергеевна просилась… Детство у вас у всех в одном месте играет.

— Детство не детство, а сидя все время в кабинете, разучишься работать. — Петрушко одернул рукав комбинезона — великоват оказался, да где уж было в последний момент размер подбирать… — Может, мне здесь лучше думается. Душа, знаешь ли, пропитывается тьмой, лучше начинаешь представлять психологию наших «объектов».