Приключения ваганта - Виталий Гладкий

Жиль слушал, как очарованный. Но где-то в глубине его души шевелился червь зависти. Ну почему у него не получаются такие блистательные стихи?! А Вийон продолжал витийствовать:

— …Вам нужно, чтоб я пролил правды свет?

Игра азартней, если денег нет,

Ложь искренней, чем набожней обет,

Лишь в рыцаре таится трус исконный,

Отрадны уху визги и фальцет,

Нет никого мудрее, чем влюбленный!

— Великолепно! — в восхищении воскликнул юный де Вержи. — Как точно сказано: нет никого мудрее, чем влюбленный.

Франсуа посмотрел на него испытующе и спросил, посмеиваясь:

— Никак, и вас не миновала стрела Купидона?

Жиль смешался, пробормотал что-то невразумительное и потянулся к стакану, в котором на донышке осталось немного морийона. Вийон проявил благоразумие и не стал больше касаться этой явно больной для Жиля темы. Он взял бутылку и с сожалением констатировал, что весьма забористый напиток плескался уже на донышке. Сокрушенно вздохнув, Франсуа Вийон вылил остатки вина в свой стакан и начал пить мелкими глотками, растягивая весьма сомнительное удовольствие.

Жиль и впрямь влюбился. Вот только предмет его воздыханий хоть и находился близко, на улице Жарден, но легче было дотянуться до Луны, чем до него. Мало того, его возлюбленная даже понятия не имела, что у нее появился кавалер. Предметом воздыханий беспутного школяра стала дочь кузнеца-цыгана Чергэн. После встречи на Лошадином торге ее образ буквально преследовал Жиля. Стоило ему закрыть глаза, как тут же в ушах слышался звонкий девичий смех и перед его внутренним взором появлялись черные глаза Чергэн и ее удивительно белые ровные зубки (что по тем временам было едва ли не чудом; многие парижане маялись с зубами, поэтому и солидным цирюльникам, и зубодерам на площадях города работы хватало).

Кошелек, подаренный Чергэн, юный де Вержи носил на груди, под камзолом. Он стал для него оберегом, идолом для поклонения. Засыпая, Жиль прижимался щекой к кошельку, и ему снились цветные сны, которые поутру вызывали на его и так розовых щеках густой румянец.

Он много раз приходил к кузнице на улице Жарден, но повидать девушку ему так и не удалось. Тем большим было потрясение, когда он нечаянно наткнулся на Чергэн, когда вместе с несколькими школярами «промышлял» на Центральном рынке. Пока одни шалопаи отвлекали внимание торговок, другие воровали яйца, булки, колбаски и вообще все, что попадалось под руку и что можно было спрятать под студенческой мантией. Здесь нужно сказать, что мелким воровством на рынках промышляли не только бедные студиозы, но и вполне зажиточные. Что-нибудь слямзить, и при этом не наделать шуму и не попасть в лапы городской стражи (а наказания, даже за мелкую кражу, были строгими), считалось одной из школярских доблестей.

Первый парижский рынок был устроен по приказу короля Людовика VI в 1135 году. Через пятьдесят лет другой король, Филипп Август, присоединил к нему ярмарку Сен-Ландри и приказал для удобства и безопасности торговцев построить крытые помещения для хранения товаров и постоялые дворы для торговцев. Так появился королевский Центральный рынок (который спустя годы назовут «Чревом Парижа»), торгующий только три раза в неделю — по средам, пятницам и субботам. Торговцы облагались налогом за использование прилавков и за право торговать, а доходы (и немалые) шли в королевскую казну.

Рынок заполняло множество рядов: хлебных, мясных, рыбных, молочных. На нем царили неписаные правила. Например, хлеб, изгрызенный крысами, продавать не разрешалось, как не разрешалось торговаться при покупке битых яиц. Свежую рыбу должны были продать в тот же день летом и хранить не более двух дней зимой. Самыми главными персонами «Чрева Парижа» считались рыбные торговки, признанные «дамы рынка». По случаю рождения наследника рыбные торговки имели обычай отправлять делегацию в Версаль, где ее принимали король и королева. Во время приема зачитывался сочиненный по торжественному случаю рыночным грамотеем адрес-поздравление, после чего «дамам рынка» предлагалось обильное угощение.

На рыночной площади часто устраивались состязания между вооруженными дубинками слепыми и откормленной свиньей. Если побеждали слепые, наградой им была та же свинья. Но чаще дело кончалось тем, что слепые колотили друг друга, к великому удовольствию присутствующих. Здесь же выступали жонглеры, музыканты, певцы, поэты, танцовщицы и вообще все, кто имел талант развлекать простой люд. Король на такие шумные забавы смотрел с одобрением; правило древних римлян «хлеба и зрелищ» для народа было востребовано во все времена.

Существовали и иные, весьма жестокие «забавы», на которые парижане были особенно падки. Рядом с Центральным рынком возвышался позорный столб, сооруженный еще при Людовике Святом. Он представлял собой восьмиугольное сооружение с островерхой крышей, в котором вместо стен были открытые проемы, позволяющие видеть железное колесо, вращающееся вокруг своей оси. Ближе к крыше, на верхнем обруче, имелись отверстия для головы и рук, которые обязаны были выставлять наказуемые. В большинстве случаев ими были торговцы, обманывающие и обвешивающие покупателей, а также богохульники и сводники.

Бедолаги должны были стоять там по два часа в течение трех рыночных дней подряд. Публике разрешалось бранить приговоренных к позорному столбу, насмехаться над ними и даже бросать в них грязь и разный мусор (но только не камни). Каждые полчаса колесо позорного столба, к которому были привязаны провинившиеся, поворачивалось, совершая в течение двух часов полный оборот вокруг своей оси — пируэт. С течением времени это слово превратилось в название улочки Пируэт, которая вела к Центральному рынку.

В тот субботний день Жиль отправился на «промысел» с тремя приятелями только из-за странного волнения. Его вдруг по непонятной причине сильно потянуло на Центральный рынок. Это было какое-то наваждение. Воровство Жиля как таковое не сильно привлекало, тем более что деньги у него были, да и подработок в таверне Берто Лотарингца приносил хоть и небольшой, но для школяра вполне существенный доход. В общем, ни Жиль, ни Гийо, не говоря уже про пса Гаскойна, не голодали. И тем не менее у Жиля в ту субботу буквально руки зачесались что-нибудь стибрить. По крайней мере он так думал. Не мешкая ни минуты, юный де Вержи позвал знакомых школяров, которые жили неподалеку от него, и, встретив с их стороны полное понимание, отправился в «поход» на Сен-Ландри.

Толпа на рыночной площади волновалась, как море после шторма. Казалось, что возле Центрального рынка собралась добрая половина населения Парижа. Это было так необычно, что Жиль изменил направление движения и не стал заходить внутрь крытого павильона, следуя за товарищами, а присоединился к зевакам, окружившим помост, на котором происходили разные представления.

Обычно помост был открыт со всех сторон, но на этот раз на нем установили палатку, сшитую из ярких лоскутов. По бокам палатки стояли два цыгана с испанскими гитарами в руках и тихо наигрывали какой-то незнакомый Жилю мотив. Гитары только входили в моду, и Жиль заинтересованно присмотрелся к этому редкому в Париже музыкальному инструменту. Обычно гитары имели три или четыре струны, но на тех, что держали в руках цыгане, было пять струн, причем двойных. Поэтому мелодия получалась густая, насыщенная полутонами, и Жилю тут же захотелось научиться играть на испанской гитаре. Вот только где ее взять…