Комендантский патруль - Артур Черный

Тамерлан, сидя на бетонной коробке у самого КПП, без эмоций говорит о том, что Безобразный, нежданно-негаданно так высоко взлетевший по службе, приметил его начальническое место и не сегодня-завтра захватит трон.

— Как говорится: в тихом омуте черти водятся.

Я подытоживаю:

— Да. И у каждого тихого черта свой омут.

Тамерлан подвозит меня до блокпоста.

Горизонт окутывается синей ночью.

В середине ночи мимо блока с погашенными фарами сначала в одну, затем в другую сторону медленно проезжает армейский БРДМ. Я теряюсь в догадках, что тут среди ночи делают вояки, да еще на броне. Почему-то мне приходит только одна-единственная мысль: ищут водку. Стоящий со мною гаишник Червивый называет меня дураком, говоря, что водку можно поискать и днем. Я возражаю, мотивируя тем, что водка — это такой замечательный продукт, который востребован всегда и в любое время суток. В мирной словесной перепалке мы долго ворочаемся на отсыревших матрацах, жжем таблетки от комаров и потеем в жаркой темноте бетонной каморки.

По рации проходит информация об обстреле чеченского ОМОНа в Старопромысловском районе. Двое убитых, трое раненых.

Не дождавшись утром смены, я весь день сплю на посту. Свою ночь мы отстояли, но Червивый, которого также забыли вовремя сменить, никак не может угомониться и один останавливает проходящие машины. Его резкий милицейский свисток то и дело слышен за бетоном блока. Я злюсь на этого дядю Степу милиционера и предупреждаю, что не собираюсь торчать на дороге в роли охранника, и даже не намерен просыпаться, когда его будут заворачивать в мешок. Тот, прикрыв железом вход, заваливается спать.

Меняя день, к нам подбирается вечер. Мы с надеждой, которая убывает с каждым часом, ждем смены. Уходят пустые минуты, складываются в часы, никто не приезжает нас менять. Время 23.00. Ясно, что замены уже не будет.

Мы идем на ПВД обоих ОМОНов, где ужинаем, моемся в бане и возвращаемся на пост. Всю ночь под Грозным долбит артиллерия. В нашей каморке с крыши сыплется в открытые глаза земля и бетонная крошка, что настойчиво лезет в ноздри и рот. Прелая гниль сваленного под нами тряпья, не успевающего высохнуть за день, нестерпимо смердит.

Утром, наплевав на пост, мы нагло возвращаемся в отдел.

От Сквозняка я узнаю причину, по которой был забыт на блоке. Тайд все-таки сместил с должности начальника участковых Тамерлана, отправив того доживать свой век в роли рядового участкового, а на его место посадил Рамзеса.

Также становится известна и судьба потревожившего нас вчерашней ночью БРДМа. В одной из воинских частей пьяный офицер, подняв по тревоге экипаж боевой машины, отправился ночью за водкой. Колесил он по Грозному полночи, пока на одном из постов боевая машина не была остановлена чеченскими пэпээсниками, которым загнанный своим командиром экипаж добровольно сдался в плен. БРДМ заночевал в нашем РОВДе и только утром покинул гостеприимные его стены.

На вечернем построении Тайд объявляет о новом распорядке рабочего дня, который он завтра и утвердит. Работа, по его замыслу, теперь будет непрерывно кипеть с 08.30 утра до 01.00 ночи. Свое решение начальник объясняет так:

— Вы все равно работать днем не умеете. А ночью еще не пробовали.

Вечером у меня в комнате сидит Хрон и продает свой знаменитый цифровой фотоаппарат под кодовым названием «Шпионский». Он настолько мал, что закрывается тремя пальцами. Мы сговариваемся на полуторах тысячах. Дверь отворяется, и на пороге появляется Безобразный. В наши сердца закрадывается тревога. Рамзесу надо срочно помочь по работе. Не зная, как отказать, мы все же соглашаемся.

И вот через пять минут уже трясемся в машине по дороге в Урус-Мартан. Добрый наш командир решил добросить до дома какую-то свою знакомую. Женщина неплоха собой, спокойна и умна, но рядом с Рамзесом смотрится дурой и уродиной. Я тихонько матерю на заднем сиденье Хрона за то, что он первым дал «добро» участвовать в этом безобразии. Тот отнекивается и говорит, что просто не знал, куда на ночь глядя несет начальника. Всю обратную дорогу, стараясь залезть в наши недоверчивые души, Рамзес нещадно поносит Тамерлана, который, по его мнению, никудышный командир и просто нечестный человек. Но мы уважаем бывшего начальника и разговор не поддерживаем.

А в моей голове вообще скачут кровожадные мысли об убийстве на этой самой дороге Рамзеса. Например, вон в том болотце, искать его никто не будет. Я размышляю о возможном обстреле нашей машины неизвестными, в которой и будет убит Безобразный. Мое отвращение так сильно и всемогуще, что сбрасывает со счетов даже мысль о собственной смерти при обстреле.

27-го в вечернее время под Аргуном на группу милиционеров вышла банда из сотни боевиков. Завязался бой, в ходе которого бандиты отошли. О потерях ни с той, ни с другой стороны не сообщалось.

28-го в Аргуне во время задержания одного боевика произошел целый бой, длившийся около двух часов. На помощь бандиту подоспели товарищи. Один милиционер убит, двое ранены. О потерях боевиков не сообщалось.

28-го под Самашками произошло боестолкновение с боевиками. Подробности неизвестны.

С сегодняшнего дня Рамзес Безобразный взял в руки вожжи управления нашей службой. Сел он на место Тамерлана и давай включать разные рычаги работы. Хвать один рычаг — не работает! Хвать второй — не работает! Третий — не работает! Четвертый, пятый, шестой… — ни один не работает. Никто не слушается. Ничего не получается. Мы в глаза говорим Безобразному о нежелании служить с ним в одном подразделении.

Однако не такая птица Рамзес, чтобы расстраиваться по пустякам. Он даже не стал ни о чем задумываться, а только махнул рукой и сгинул.

Чтобы скоротать время до обеденного построения, скинув с себя одежду, я ложусь спать.

Построение. Во главе с Безобразным мы едем по бесконечным жалобам администрации района о разборках домов. Раньше на улице Сайханова стояли многочисленные, хоть и заброшенные, но целые дома, еще вполне подлежащие восстановлению. Теперь на их месте огромные руины, возникшие лишь за месяц. Война не коснулась их, но они пошли прахом сейчас.

Еще до обеда наши участковые привезли в отдел схваченных на разборках домов трех молодых чеченцев. Они долго сидят на крыльце отдела, пока их по очереди допрашивает в своем кабинете дознаватель.

Дом культуры встречает нас грудой битого кирпича. Кое-где еще виднеются кривые зубы торчащих в небо плит. Кажется, что пыль не успевает оседать на этих заваленных наземь стенах. Их громадные остовы растаскиваются за какие-то часы.

Другой дом по той же улице — жалкая часть не разобранной до конца трехэтажки. Я захожу в первый подъезд. Стены его вынесены артиллерией, и прямо с порога начинается квартира. В белой бетонной крошке, среди человеческих испражнений валяется тряпичная детская кукла с оторванными ногами и рукой. Посредине комнаты открыта большая крышка подвала, вниз от которой ведет сломанная деревянная лестница. Вокруг все завалено бумагой и мусором. Из подвала вылетает черное облако мух и с отвратительным жужжанием рассеивается в тусклом свете квартиры. Мухи скапливаются в подвале на земле, от которой несет сырым, противно-сладким запахом мертвецов. Этот запах мечется под пробитым насквозь потолком, сгущается в щелях наваленных друг на друга стен, стекает с них обратно на землю к своим неопознанным, наспех засыпанным без памяти и без слез трупам. Я ухожу.