Шерлок Холмс и дело о шахматной доске - Чарли Роксборо

– Я думаю, эта затея потерпит неудачу, мистер Холмс, – ответила Виктория Симмондс. – Анджела рассказала мне, что в «Либерти-хаус» есть такое правило: все письма находятся в общей собственности, и содержание любого из них становится известно каждому. Это началось еще в тот момент, когда Петр Богданович пытался встать у руля. Он считал, что настоящие революционеры не имеют частной жизни, и эта идея пережила его изгнание. К тому же я легко могу представить, что Анджела постарается преодолеть буржуазную привязанность к своим родителям.

Холмс наклонился вперед. Он казался встревоженным, но вел себя настойчиво, как гончая на натянутом поводке.

– Тогда, возможно, мисс Симмондс, вы сфабрикуете сообщение якобы от Анны Перовской, в котором она потребует, чтобы Анджела встретилась с вами? Полагаю, распоряжения Анны имеют силу в «Либерти-хаус»?

Виктория Симмондс выглядела ошеломленной:

– Нет, я просто не могу на такое пойти! Это недопустимо.

Холмс изменил тактику:

– Тогда не могли бы вы написать Анджеле, что должны разобраться в ее доле денежных средств или наследства, прежде чем она исчезнет? Я бы предположил, что если записку прочтут в «Либерти-хаус», то под давлением компаньонов Анджела придет к заключению о необходимости встретиться с вами, поскольку ее средства могут быть пожертвованы общему делу.

– Знаете, мистер Холмс, думаю, из этого должно что-то получиться, – согласилась Виктория Симмондс. – Двоюродная бабушка действительно оставила солидное наследство, которое по ее завещанию в скором времени перейдет к нам. И полагаю, что перспектива получить деньги будет приветствоваться в «Либерти-хаус», судя по тем высказываниям, которые я слышала во время визитов туда.

– Итак, теперь нам нужно найти безопасное место для вашей встречи вне «Либерти-хаус», – задумчиво сказал Холмс. Вдруг он снова наклонился вперед со встревоженным и напряженным видом. – Не могли бы вы попросить сестру прийти сюда? А я спрячусь в каком-нибудь укромном уголке и послушаю, что она скажет. Если вы позволите, я прямо сейчас осмотрю вашу квартиру и выберу место, пригодное для такой цели.

Виктория Симмондс была несказанно поражена:

– О нет, мистер Холмс! Я не могу согласиться на такой… на такой обман.

– Ладно, а как насчет того, чтобы попросить в записке Анджелу встретиться с вами у входа в Риджентс-парк? За воротами в зоосад, скажем? Вы могли бы прогуляться там и поговорить с сестрой; возможно, имеет смысл прихватить большой зонт, чтобы укрыться от чужих взглядов.

Девушка кивнула, и сыщик откинулся на спинку кресла, снова расслабившись.

Итак, план обрел форму. До полудня Виктория Симмондс отправит с посыльным записку, в которой сообщит о получении сестрой наследства и предупредит, что будет ждать Анджелу у ворот зоопарка в десять часов на следующее утро. Холмс сказал мисс Симмондс, что для ее безопасности будет на расстоянии наблюдать за теми, кто, возможно, последует за ее сестрой. Затем мы к четырем часам приедем на квартиру Виктории Симмондс, чтобы узнать, что ей удалось выяснить, – или чтобы обсудить следующие шаги, если встреча с Анджелой не состоится. К нам мы решили клиентку не приглашать: Холмс предположил, что к тому времени Виктория может чувствовать себя слишком измотанной, чтобы добираться до Бейкер-стрит.

– Действительно ли ей нужен был «домашний визит частного детектива»? – спросил я сыщика, когда, покинув квартиру мисс Симмондс, мы прошли мимо продавцов жареных каштанов за Британским музеем. – На мой взгляд врача, она выглядела вполне здоровой, хотя и была напряжена.

Холмс тихо ответил:

– Слушая ее, Уотсон, я предположил одну шокирующую возможность, которой не хочу сейчас делиться с вами. Пусть лучше эта мысль останется всего лишь тревожной химерой, порожденной моим сознанием. Так или иначе, я думаю, что нам все равно лучше навещать клиентку у нее дома. – Далее мой друг сообщил: – Я не вернусь с вами на Бейкер-стрит. Это дело не терпит отлагательств, и я должен с толком использовать время до завтрашней встречи. Посещу читальный зал Британского музея и изучу книги, способные помочь мне понять те силы, с которыми мы вскоре, вероятно, столкнемся.

Я зашел в небольшой ресторанчик в стороне от Мэрилебон-Хай-стрит, чтобы отведать устриц на ланч, а затем возвратился на Бейкер-стрит и провел остаток дня, разбирая бумаги. Быстро закончив дела, я просмотрел памфлет Нечаева, распространяемый в Лондоне, по словам Григория, молодым нигилистом Петром Богдановичем. Как и предсказывал Холмс, я нашел положения «Катехизиса революционера» вопиюще тревожными:

Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени… Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ее достижению… Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение – успех революции… Товарищество не намерено навязывать народу какую бы то ни было организацию сверху. Будущая организация, без сомнения, вырабатывается из народного движения и жизни. Но это – дело будущих поколений. Наше дело – страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.

Вот что писал Нечаев. Но, так или иначе, этот зловещий крысолов сыграл мелодию, которая покорила армию молодых русских идеалистов. Он склонил их к хаосу и убийству, чтобы в итоге они оказались на царских виселицах или медленно умирали от отчаяния в лагерях посреди ледяных просторов Сибири. И теперь его подражатель, Богданович, хочет сыграть эту мелодию снова.

Я погрузился в беспокойный, прерывистый сон прямо в кресле. Пробудился я липким от пота, в неудобном положении. Следы нелепого тревожного сна таяли в сознании. Возможно, кошмар был вызван устрицами. Но, конечно, я слишком много размышлял обо всех этих русских ужасах.

Мне приснились какие-то сцены из празднования русской Пасхи, золоченые луковицы церковных куполов на фоне лазурного неба. Я слышал перезвон колоколов и видел спины мужчин в черных рясах, как у православных священников. Они двигались процессией, распевая: «Он воскрес, Он воскрес», пока звонили колокола. Потом я услышал их радостное песнопение более четко: «Сатана воскрес, сатана воскрес!» – и очнулся в холодном поту.

Холмс вернулся мрачным и молчаливым. Вскоре после ужина он приготовился снова покинуть дом. Я спросил, собирается ли он опять следить за «Либерти-хаус».

– То, что я намереваюсь сделать, Уотсон, очень важно, – ответил мой друг. – Это еще важнее, чем наблюдение за «Либерти-хаус». Тяжелая работа, но – сейчас или никогда. Завтра нам нужен прорыв. Если мисс Симмондс ничего не вытянет из своей сестры, я должен добиться результата другими средствами.