Нет рецепта для любви - Евгения Перова

Оказавшись дома, Ника весь вечер невольно усмехалась, вспоминая поцелуи в такси: нет, это ж надо! Нонке, что ли, позвонить? Она оценит комизм ситуации: сначала Миша изменял Нике с Люсей, а теперь готов изменить Люсе – с Никой! Только она что-то не готова к такому неожиданному повороту событий.

Ника посмеивалась, но и задумывалась, и головой качала, а потом взяла и позвонила Алине. Услышав звонкий голос дочери с такими знакомыми рассеянно-капризными интонациями, Ника живо представила своего ребенка: наверняка Алина одновременно смотрится в зеркало или таращится в экран монитора, а то и ногти красит. Тон дочери мгновенно стал обиженным, как только она узнала мать:

– Да нет у меня никаких новостей. Мы с тобой только на прошлой неделе общались. Все как всегда.

«Отстань» – ясно звучало между словами. Ника вздохнула: «общались» они с Алиной почти месяц назад.

– Ну как же – нет новостей? Вот бабушка умерла – ты в курсе?

– Конечно, в курсе. Вчера похороны были. На этом… как его… на Троекуровском кладбище. Такие венки роскошные. Папа оркестр нанял…

У Ники сразу заболело сердце: каждый раз, слушая измышления дочери, она испытывала отчаяние, так и не привыкнув за всю жизнь. Ей казалось, Алина с возрастом должна исправиться, осознать, перемениться, но дочь только совершенствовалась во вранье, все больше напоминая Нике свекровь. Ника, исключительно правдивая по натуре, мучительно стыдилась этой особенности дочери, словно та была подвержена тайному и грязному пороку, который следовало скрывать от окружающих.

– Алина, тебя же не было на похоронах.

– Это папа тебе сказал? Я была, была! Коне-ечно, он меня и не замечает! Для него теперь Стёпка на первом месте. И эта мерзкая Люся.

– Так, хватит. Похоронили бабушку сегодня на Ваганьковском. Мы были там вдвоем с папой.

В трубке повисло молчание. Потом Алина изумленным шепотом спросила:

– Ты что… Ты и правда была на похоронах бабушки? С папой?

– Да. Зачем мне тебя обманывать? Ты же знаешь, я никогда не вру.

– В отличие от меня, ты хочешь сказать, да? – Алина быстро пришла в себя. – А потому что ты меня всегда ругаешь!

– Я никогда не ругала тебя за правду.

– Ну, не пошла я на эти дурацкие похороны, не пошла! Ты же знаешь, я терпеть не могу кладбища. И покойников боюсь… Ну, мамочка-а…

Ника нахмурилась, слушая всхлипывания дочери: она ни секунды не сомневалась, что Алина в это время рассматривает себя в зеркале.

– Ладно, не реви. Я звоню совсем не за тем, чтобы слушать твои рыдания. Хочешь поехать с нами в Италию?

Хлюпанье в трубке тут же прекратилось, и Алина осторожно спросила:

– «С нами» – это с кем?

– Мы с Курзиком собираемся на весенних каникулах съездить в Рим, к тете Тане.

– А-а…

Ника усмехнулась, представив, как дочка лихорадочно подсчитывает все плюсы и минусы этой поездки. Наконец Алина мрачно сказала:

– Папа не даст мне денег.

– Что так? Ты плохо себя вела?

– Ну, ма-ам! Мне не пять лет. Я нормально себя веду. Ты же знаешь, какой он прижимистый.

И хотя Ника сама всегда так считала, теперь она вдруг обиделась за Мишу:

– Ничего он не прижимистый, а экономный. Билет на самолет я сама тебе куплю.

– А на расходы? На тряпочки?

– За этим – к папе. Ну что?

– Я подумаю, ладно?

Расстались они почти нежно: конечно, ехать в Италию с матерью и двоюродным братом Алине не слишком улыбалось, но лучше уж такой Рим, чем никакого. А Ника задумалась: может, зря она придумала эту поездку? Надо, пожалуй, с Мишей посоветоваться. И сама себе поразилась: после развода она почти не думала о бывшем муже – умерла так умерла. И вот, пожалуйста! Одна-единственная встреча всколыхнула все прежние чувства. Но все-таки – почти двадцать пять лет вместе прожили.

Ника снова вспомнила поцелуи в такси и усмехнулась.

Три недели спустя Артём стоял в зале прилета шереметьевского аэропорта и устало улыбался: наконец он дома. Позади шестнадцать с лишним часов дороги – он летел через Франкфурт. Теперь – такси. Потом принять душ, перекусить и завалиться в постель: в самолете он почти не спал. Артём надеялся, что соседка Мария Петровна, которой он оставлял ключи, загрузила ему холодильник, и там найдется что-нибудь съедобное.

– Артём!

Он недоуменно огляделся – послышалось?

– Тёма! Это я!

Артём обернулся: в двух шагах от него стояла Олеся. Тёма не сразу ее узнал – что-то изменилось в девушке, но что? Такая красивая! Или он забыл, какая она красивая? Артём уронил сумку и распахнул объятия – Олеся кинулась ему на шею. Они целовались так, словно от этого зависело спасение мира. А впрочем, так оно и было.

– Журавлик!

– Тёмочка!

Они смеялись и целовались, заглядывали друг другу в глаза и снова целовались. Наконец Артём опомнился:

– Может, пойдем?

Всю дорогу они держались за руки, и Тёма постепенно осознал, что изменилось: Олеся по-другому подстриглась, и волосы ее теперь стали явно рыжими! И джинсы сидели на ней не так, как раньше, и блузка была весьма кокетливой. То, что она накрасилась, он, конечно, не заметил. Но главное – Олеся просто сияла от счастья. Да он и сам все время улыбался. Оказавшись дома, они оба слегка занервничали, причем Артёму казалось, что он трусит гораздо больше Олеси: «Да что со мной такое, черт побери? Хуже, чем в первый раз!»

– Тебе, наверное, надо отдохнуть после дороги? Или поешь сначала? Чего ты хочешь? – спросила, чуть покраснев, Олеся.

– Да я сам не знаю, чего хочу, – пробормотал Артём. – Всего и сразу.

– Может, душ примешь? А я пока что-нибудь приготовлю.

– О! Ты научилась готовить?

– Омлет могу. Я помню: сковорода должна быть горячей, а масло холодным.

Ладно, душ так душ, омлет так омлет. А там будет видно.

– Но ты не сбежишь, пока я моюсь? – вдруг взволновался Артём.

– Нет, не сбегу! – улыбнулась Олеся.