Ночь, безмолвие, покой - Лариса Соболева

– Ко всем моим неприятностям ты меня заживо сожжешь, – констатировала Алиса. – И себя в том числе.

– Извини, задумался, – очнулся Никита. – Картошка вся подгорела?

– Обуглилась. Я осталась без ужина.

– Я тоже, – не переживал он. – Давай займемся совместным творчеством и соорудим ужин из того, что есть в холодильнике?

– Сиди уж, сама сооружу.

Алиса поставила варить макароны, а сама принялась тереть сыр на терке. Никита следил за ее руками, за неторопливыми движениями, за тем, как она откидывала рыжие пряди, падавшие с плеч на грудь. Старательность – ее характерная черта, что бы Алиса ни делала, вместе с тем никогда не суетилась, а получалось у нее быстро.

– Звонила твоя незнакомка? – вспомнил Никита.

– Нет.

– Если позвонит, скажи, что серьгу ты выкрала у меня.

– Я должна буду отдать ей сережку?

– Конечно.

– Ты придумал ей ловушку? – ловко управляясь с дуршлагом и кастрюлей с макаронами, спросила Алиса, и непонятно было, интересна ли ей данная тема.

– Чтобы устроить ловушку, надо знать, как она собралась забрать у тебя серьгу, следовательно, идей насчет ловушек у меня нет.

– Но появится, – догадалась Алиса, поставила перед ним тарелку с макаронами, обильно посыпанными тертым сыром, села и взялась за вилку.

– Понимаешь, я бы очень хотел знать, кто она, поэтому прошу тебя, не скрывай от меня ничего. И запиши разговор, обязательно запиши.

– Запишу, раз для тебя это важно.

Ужин прошел по-семейному мирно, казалось, Алиса вникла в тонкости работы Никиты, поняла и простила фотографии, но… спать к себе на диван не пустила. Он дал слово больше не приставать к ней, конец так конец.

Снова дорога – пустая и бессмысленная, хотя она ведет к городу, значит, смысл есть и в ней, но он неощутим. Закончилась выдержка, осталась злость, закипавшая в жилах. Часто звонил Эдуард Дмитриевич, явно беспокоясь, а Никита не отвечал, это его раунд. Был. Кажется, он проиграл.

Мелькали дорожные знаки, мелькали линии разметки, это как будто находишься на взлетной полосе, внизу несутся белые черточки, ты вот-вот отделишься от земли и полетишь ввысь. А там… там все земное уходит, остается только парение один на один с небом, без людей, без сопротивления, без щемящей под ложечкой боли. Но еще ничего не определено, полная неясность, а она означает надежду. Впрочем, надежде неоткуда черпать силы, а она жила.

Странно, что Никиту потянуло на умствование, он ведь далек от философских воззрений на мир и окружающих, значит, в нем произошел некий переворот. Некий – потому что неизвестный, и с какого бока образовалась прореха, разладив внутреннюю систему, неизвестно, но он никогда не испытывал внутренней боли. Так и хотелось совершить полет, уничтожив боль. Ну, вон столбы. Один наезд – и все. Все закончится. Это так просто…

Аркаша и его шеф находились с ним в автомобиле, который Никита остановил в переулке, но дом Левы был им виден.

– Туда она заходила, сколько раз говорить! – воскликнул Аркаша, ему надоело долдонить одно и то же. – Я не ошибаюсь.

– Ну, ладно, я пошел, – выбираясь из авто, сказал Никита.

– Мне с тобой?

– Сиди в машине. – И захлопнул дверцу.

До этого Никита выяснил, что в доме проживает мать Льва одна, у нее есть еще старшая дочь, но живет она в соседнем городе. Антонина Владиславовна недавно вышла на пенсию, следовательно, должна быть в середине дня дома – к этому времени обычно заканчивают походы по магазинам, врачам и так далее. Никита заглянул во двор, собаки там не было, он смело открыл створку железных ворот и вошел. Кнопки звонка не обнаружил, постучался. Не спрашивая, кто стучится, дверь распахнула приятная и длиннолицая женщина с отечными припухлостями под глазами, высокого роста и не по годам стройная. Первый визуальный контакт самый важный, так как Никите с ходу следовало распознать тип матери Левы – замкнутая ли она, добродушная, обижена ли на весь свет или, того хуже, – озлобленная. Разумеется, не исключена ошибка в расчетах при первом взгляде, тем более горе меняет поведенческую линию любого человека, однако восприимчивость нами людей работает более совершенно, чем разум. Увидев печальные, бесхитростные светло-серые глаза, Никита понял: с ней лучше не юлить, не выдумывать про себя всякие небылицы, она контактна и открыта, к тому же умна, следовательно, может раскусить его. Нет, рисковать не стоит.

– Вы к кому? – спросила она удивленно, ведь он долго молчал.

– Антонина Владиславовна?

– Да.

– Тогда я к вам. Разрешите войти?

– А вы кто?

Никита представился, показал удостоверение, она растерялась:

– Частный детектив? Ко мне? Странно… Что ж, заходите.

В комнате, куда привела его Антонина Владиславовна, было светло, опрятно, уютно и довольно современно, но небогато. Она предложила чаю, Никита с радостью принял предложение, ведь чаепитие слегка сближает незнакомых людей. Пока закипал чайник, Антонина Владиславовна присела на край стула, вытянувшись в струну, и настороженно положила начало диалогу:

– Так с чем вы пришли ко мне, Никита?

Он достал вкладыш и протянул ей:

– Извините, что напоминаю… Скажите, это писал ваш сын?

Антонина Владиславовна удалила записку от глаз на расстояние вытянутой руки, надо полагать, без очков ей трудно было прочесть, и читала. А Никита зорко следил, чтобы она не развернула вкладыш и не прочла вторую половину, по которой несложно понять, что ее сын ушел из жизни добровольно. Если бы она только попыталась отогнуть вторую часть, он, рискуя быть грубым, вырвал бы вкладыш, но Антонина Владиславовна не догадалась развернуть записку, прочитав первые строчки, утвердительно кивнула:

– Да, это почерк Левушки. Он всегда писал мелко и аккуратно.

– Я нашел эту записку в футляре с диском… – забирая вкладыш от греха подальше, сказал Никита. – «Болеро» Равеля… в сейфе Валерия Хвалюна…

– Да-да, помню. Я сама относила диск Валере.

– Вы его знали?

– Валеру? Немного. Он заходил несколько раз к Левушке, я даже радовалась, думала, дружба с серьезным человеком пойдет сыну на пользу.

– А как давно они были знакомы?

– С полгода. При каких обстоятельствах познакомились, не знаю, а месяца за три до смерти Левушка перестал принимать наркотики, страдал, но держался.

– Простите, а что произошло, почему он… – Никита хотел сказать «расстался с жизнью», но матери это нельзя говорить. – Почему Лев начал снова принимать?

– Теперь этого никто не скажет. Да и не принимал он вовсе, за три месяца первый раз… и последний. Извините, чайник…