Вестники Судного дня - Брюс Федоров

Гауптштурмфюрер, не вставая с кресла, потянулся через весь стол и, не спрашивая разрешения у штурмбанфюрера, открыл его сигаретницу, вытащил одну сигарету с длинным фильтром с золотой окантовкой и прикурил её от диковинной настольной зажигалки, изображавшей оскаленную пасть дикого вепря.

«Так-так, значит, у Гитлера на Западе не так всё спокойно, как об этом любит писать всезнающая “Фёлькешебеобахтер”», – несмотря на свое высокое звание майора, т. е. штурмбанфюрера СС, в душе Оскар Деген, как и его предки, был крестьянином. Его изворотливый хитрый ум требовал одного: уверенности в завтрашнем дне и возможности для быстрого обогащения. И то и другое он рассчитывал сыскать, правдой и честью служа в германском управлении лагерей и тюрем. Ему было уже недостаточно иметь только захолустное родительское поместье на задворках родной Померании. Теперь его планы были куда шире. Он уже присмотрел себе на просторах Украины неплохую латифундию на пару сотен акров жирной и сочной земли, которую местные называют чернозёмом. Но для того, чтобы превратить её в доходное хозяйство, нужны были умные умелые рабы, а также техника и деньги. Всё это можно было получить здесь, на этой благословенной земле, отвоеванной у этих полуварваров. И вот теперь он в очередной раз промахнулся, так как рассчитывал выбрать самых крепких и понятливых из состава военнопленных, которые в данный момент находятся в его лагере, чтобы направить их под охраной на работу уже не на тысячелетний рейх, а на самого себя. Разочарованно вздохнув, он произнёс:

– Прекрасно, прекрасно. Наш непобедимый вождь как всегда мудр и проницателен. Я с утра лично проинспектирую формирование колонны пленных. Прошу Вас более ни о чём не беспокоиться и доложить обергруппенфюреру, что мы здесь справляемся с поставленными задачами.

Гауптштурмфюрер Отто Ветцхаузен, самодовольно улыбаясь, поднялся со своего места, подошёл вплотную к Дегену и покровительственно похлопал его по лацкану мундира. Отблеск света от железного креста, как лезвие кинжала, полоснул по глазам коменданта лагеря.

«О, если бы была моя воля. С каким удовольствием отхлестал бы я рожу этого чванливого отпрыска вымирающего прусского рода, настолько древнего, что сам фон Бисмарк ему бы позавидовал. Ничего, придёт мой час. Я добьюсь перевода на новую должность, распрощаюсь с этим убогим пересыльным пунктом и стану комендантом совсем другого лагеря, не меньше чем Треблинка, а может быть. больше, который у всех на слуху. А пока что я накормлю этого протеже Заукеля прекрасным обедом и преподнесу ему невиданные украинские дары. Пусть он расскажет там, в Берлине о широте натуры Оскара Дегена».

Следующий день принёс много неожиданного. Размеренная лагерная жизнь была нарушена. С утра прибыло насколько грузовиков пехоты. Это была усиленная охрана. Не итальянцы, тем более не румыны. По тревоге был поднят целый батальон германского вермахта, квартировавший в ближайшем городе, которому были приданы даже легкобронированные гусеничные бронетранспортеры с тяжелыми пулемётами на крышах.

Среди заключенных поползли слухи о предстоящем перегоне в Одессу. Эти разговоры о наступающих больших переменах подтвердила и раздача дневной порции еды. На этот раз это был не водянистый суп с ошмётками капусты, а почти полновесный борщ с картофелем, свеклой и даже кусками сухожилий, приготовленный на наваристом бульоне из конских костей. А вкус хлеба, пусть даже из серой муки вперемешку с отрубями, вместо масленичного жмыха, раздирающего в кровь глотку и желудок, был просто потрясающим. Однако наступившее «изобилие» отнюдь не радовало Семёна Веденина.

«Как? Неужели и Одесса пала? Не смогли удержать её. Значит, и под Москвой и Ленинградом положение не лучше? – эта мысль могла свести с ума кого угодно. – Выходит, превозмог нас немец, не выстояли. Неужто в самом деле России конец?»

Семён почувствовал, что встряска, полученная от ликвидации зловещего обозника, когда он ощутил, что что-то может и что-то ещё значит на этом свете, стала исчезать, уступая место привычной, ставшей хронической апатии и сумеречному восприятию действительности. Может быть, ему сильно не повезло, что в плену он встретил таких отпетых негодяев, как Остап и вешатель-обозник?

Веденин стал недоверчив, подозрителен, уклонялся от контактов с другими собратьями по несчастью. Всё это не могло не отразиться и на его характере, который в мирное время был бы признан тяжелым и неуживчивым.

Лихая судьба не обязательно должна быть в черно-белую полосочку, как считают безнадёжные оптимисты, мало что знающие о жизни. По их россказням, черная полоса – горе, невзгоды – непременно сменится белой полосой. Тогда вновь вернётся солнечное утро, всё станет хорошо и здорово. И далее по кругу. Ну а если события складываются совсем по-другому? Если наступившая тьма полностью опутала человека и отпускать не хочет? Держит своими цепкими когтями, мнёт и корёжит его, издевательски выдумывая всё новые истязания, а выхода нет и не предвидится.

Как тогда понять причудливую беспощадность судьбы, ведь за плечами всего двадцать лет и не в чем в общем-то каяться? Когда ещё не тянет на дно груз грехов и ошибок. Когда ещё помнится, что совсем недавно был радостен и открыт миру, считая, что он безупречен. Думал о людях как о существах необыкновенных, наделённых только добром и участием по отношению к своему ближнему. Что сказать о своей участи, когда она раз за разом выносит тебе несправедливый приговор, гнёт и мучает и не отступится. пока окончательно не раздавит человека и не погубит его? Как, когда ещё так молод, представить себе, что впереди беспросветность, туннель, из которого нет выхода? И сколько ни иди, ни ползи по нему, так и не увидишь спасительного светлого пятна.

А люди, проведав о несчастной доле такого человека, лишь сокрушенно разведут руками, покачают головой и скажут: «Ну что же, значит на роду ему так написано». А потом пройдут месяцы и годы, и редко кто вспомнит о сгинувшем до срока горемыке. Быстро забудут о нём друзья и товарищи. Не выдержав мучительного ожидания, за другого выйдет невеста и успокоится в его горячих объятиях. И только старая, покинутая всеми мать его будет в одиночестве и нужде коротать свой долгий век, а вечерами, вытащив из комода пожелтевшую фотокарточку, будет с безысходной печалью рассматривать и ласкать её узловатыми пальцами. А потом, тихо подвывая, заплачет горькими слезами и будет безутешно кручиниться о своем дорогом сыночке, который пропал где-то на войне, сгинул на чужбине. То ли убили, то ли в плен попал. Кто теперь поведает ей о его судьбе? Некому будет подать ей о нём весточку. Ей ли забыть того, кого она, ещё несмышлёныша, поила своим молоком, прижимая к высокой груди, и укачивала на руках, шепча над ним молитвы, и просила для него у Бога здоровья и счастливой жизни.

За ворохом формальностей отвернётся от неё государство, за которое сложил голову её ребёнок. Откажет ей в крохотной пенсии за потерю единственного кормильца. И ведь действительно, не хватает же, как ни крути, ещё одного существенного документа, где было бы четко прописано, где, с кем, в какой могиле лежит пропавший без вести солдат. Как-никак, но никто не подтверждает факт его гибели. Всё давно подшито и пронумеровано. Приносим Вам наши извинения.