Вестники Судного дня - Брюс Федоров

– А потом Вы отпустите меня домой? – решил сыграть в простачка Семён.

Немец усмехнулся. Одно и тоже. Почти все новобранцы хитрят, прикидываются непонимающими, о чём с ними говорят. Не хотят признаваться сами себе в том, что первый шаг – он же и последний. Возврата не будет. Всё перевернётся в жизни начинающего агента. Свои станут чужими и наоборот. Будут взрывать мосты, выведывать секреты, убивать, наконец. Коготок увяз, всей птичке конец.

– И дома побываешь. А если захочешь, то через неделю ты и мать свою увидишь. Ты же из Старобельска, как видно из твоих документов? А этот город теперь наш, проблем не будет. Ну как?

Семён стоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Что ответить этому настырному германскому разведчику, он не знал. Кто он такой, Семён Веденин, бывший рядовой Красной Армии, заброшенный злым роком за колючую проволоку концентрационного лагеря, где его жизнь ценится дешевле миски с костями для немецкой овчарки. Где каждый, имеющий в руках деревянную палку, кнут или винтовку, может, не задумываясь, убить его, как последнюю никчемную тварь. Где он существует без всяких прав, документов, забытый в своём полку, да есть ли ещё этот полк или сгинул, сметённый артиллерийским огнём и раздавленный стальным брюхом немецких танков? Не живет, а прозябает, забыв о том, какой на дворе месяц и день недели. Времени больше нет, а существует только один час – пополудни, когда звенящий кусок рельса сзывает на приём «пищи», от которой отворачивают нос даже барачные крысы, а по-настоящему обедают и ужинают и наслаждаются жизнью только лагерные вши и огненно-красные клопы. Нет ни друзей, ни товарищей, ни имён и фамилий. Нет даже людей, а только порядковые номера, пришитые на лагерную робу, и клички. Что хорошего он может ждать от этого мира, когда вокруг видишь одни горящие голодные глаза, в которых светится зависть от того, что ты ещё жив? А мать? Осталась только одна надежда, что она успела эвакуироваться до прихода немцев и спастись от их экзекуций.

А сейчас перед ним три дороги, как перед былинными героями русских сказок, которые ему в детстве читала бесконечно любимая, тихая его бабушка, а он слушал их и наслушаться не мог. Согласиться и на веки вечные стать предателем и преступником для своих. Отказаться и обречь себя на неминуемую скорую погибель. Пойти на вербовку, дождаться момента и убежать, и запрятаться так далеко, где его никто не найдёт, и всё равно превратиться в глазах своих во врага и стать чужим для чужих. Сломаться и пойти в немецкие агенты, значит утратить что-то важное, что ещё поддерживает тебя в этой жизни, что заложено самой природой, твоими предками, которые поколения за поколениями воевали и умирали за эту землю. Не так сложно быть героем, когда все вместе, среди своих, с оружием в руках.

А что сказать о том, кто оказался в руках врага, стал подневольным, когда силы к сопротивлению исчезают вместе куском жмыха, которого почти нет, и глотком воды, которой на всех не хватает? Как остаться самим собой, когда рядом никого нет, так как окружен уже не людьми, а призраками, надломленными и замордованными жестокосердной охраной, готовыми продать ближнего за кружку чечевичной похлёбки? Как быть тогда? Как он должен поступить? Где же выход?

Пауза явно затянулась. Веденина мутило то ли от разговора, то ли от вида аппетитных и злосчастных бутербродов. Лицо и даже шея его побледнели и стали белее дневного света, растекавшегося по всему кабинету через оконный проём.

– Ну так как же, Семён? – голос сотрудника Абвера звучал вкрадчиво, как бы подталкивая несчастного парня к утвердительному ответу. – Согласен, как я догадываюсь?

Веденин отрицательно замотал головой.

– Не могу, – сдавленным голосом произнёс он.

– Что так? – вопросительно поинтересовался немецкий оберлейтенант, как будто даже не удивившись отказу Семёна. – А я думал, что мы столкуемся. Жаль. Значит, предпочитаешь до конца дней своих глотать парашу и спать рядом с парашей. Значит, тебе не нужно возвращения в нормальную жизнь, не хочешь быть с такими же как ты молодыми людьми, не хочешь быть сильным и здоровым? Спать и есть, как человек, смеяться, любить девушек и радоваться жизни? Тебе этого ничего не надо? Хорошо. Тогда ответь, зачем я теряю столько времени, стараясь убедить такого упрямого идиота, как ты? Думаешь, мне это надо? Поверь, что значительно меньше, чем тебе. Мне легче лёгкого прекратить этот пустой разговор и отдать тебя в руки гестапо. Небось слышал о царящих там порядках. Уверяю, что тебя ни о чем спрашивать не будут, колбасу не выложат на стол, а для начала сломают пару рёбер. Вот тогда сам обо всём запоёшь. Кстати, зачем так далеко ходить и утомлять достойных коллег каким-то несговорчивым рядовым-первогодком? Погоди, рядом же есть замечательный вариант. Наверняка, ты насмотрелся, как лагерные «хифис» каблуками вытанцовывают вашего казачка на грудной клетке зэков, – щеки абверовца покраснели, а в глазах замелькали злые огоньки. – Может, хочешь попробовать?

Пойми, я тебя запугивать не хочу, но ты не у себя в Старобельске, а я не у себя в Майнце. Сейчас Война. Такова суровая реальность.

– Я присягу давал, – окрепшим голосом ответил Веденин.

«Теперь всё понятно с этим оберлейтенантом. От такого пощады не будет. Но всё же, как хорошо он говорит по-русски. Неужели он бывший наш, или долго жил в России?» – От этой мысли Семён почувствовал себя скверно, точно так же, как тогда, когда понял, что сосед-обозник вызвался быть палачом.

– Так-так. Присяга. Верность воинскому долгу. Не жаль ни себя, ни мать. Похвально. Выходит, ты у нас настоящий солдат. Герой-одиночка, – немецкий офицер говорил спокойно, иронично, без тени раздражения в голосе. – А может, ты человек идейный, член партии, или в твоём полку особист так тебя обработал, что ты до сих пор его боишься? Может быть, и на своих писал ему «шкурки» и был доносчиком? Признайся. Легче будет. Говори, говори, не стесняйся. Мы здесь одни. Кто узнает?

– Нет, я не большевик и не «стукач». Просто не могу. Вот Вы бы как поступили, если бы оказались в наших руках?

– О, да ты, я вижу, забавный парень, – рассмеялся оберлейтенант, удивившись смелости русского военнопленного. Такого и в таком положении нечасто встретишь. – Ладно. Отвечу тебе. У вас я был, но не в том качестве, в каком ты бы хотел. А на большевиков не надейся. Конец им пришёл. Может, ты не знаешь, что Киев с недавнего времени наш? Весь юг России почти уже у нас. Москва вот-вот падёт. Петербург, то бишь Ленинград, полностью окружен и будет взят вслед за Москвой. Так что выбирай, Веденин, на чьей стороне ты окажешься. Победителей или побежденных, о которых все вскоре забудут. Разделишь ли ты славу непобедимой Германии или исчезнешь, не оставив после себя ни имени, ни следа?

– Не могу, ничего сейчас сказать не могу, – как заведенный повторял Семён, чувствуя, что если этот разговор продлится ещё немного, то он потеряет сознание от голода и от переживаний.

– Сейчас? Значит, сейчас нет? – хмыкнул оберлейтенант и обошёл вокруг державшегося из последних сил Семёна. – Пусть так. Слово хорошее, а главное, не последнее, значит, разговор с тобой будет продолжен.