Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - Ханс Хенни Янн

И вот, в один из ближайших дней, когда Тутайн вернулся, проводив негритянку до дома по ночному городу, я заметил, что у него заплаканные глаза. Он все еще исполнял роль посредника между ею и мною. Где она живет, от меня утаивали. И возлюбленная хранила эту тайну не менее упорно, чем друг.

Из-за его слез я почувствовал что-то вроде раскаяния; но ощущение было слишком неопределенным: оно ни от чего меня не предостерегло; и течение времени увлекало нас все дальше в пучину событий… Я, сколько ни всматривался, не видел вокруг себя заслуживающей упоминания опасности. Конечно, порой во мне всплывала тревожная мысль, что молчаливая возлюбленная больше полагается на какую-то сделку, чем на мою любовь. Однако Ма-Фу, как я думал, уже научил меня, что в разделенном заборами мире, который — усилиями человека — весь удобрен деньгами, любовь от скупости засыхает; и наоборот: что сердечные чувства, соединившись с удовольствиями иного рода, приносят еще большую радость. Что, когда даришь подарки, не следует жалеть деньги, иначе покажется самоочевидным, что человеческое тело не имеет ценности, разве что за еще не прожитые годы можно заранее заплатить несколько монет… Мне было слишком хорошо и не хотелось конкретизировать свои мысли. Я полагал, что я белый мужчина и имею свою цену, как и моя возлюбленная имеет свою. Что мы с ней, если уж дело дойдет до сравнения, равноценны. В большинстве случаев новобрачные судят друг о друге именно так — поверхностно и самонадеянно. Они полагают, что на долгие годы вперед им предопределены одни лишь приятные потоки переживаний, потому что их телесная близость — в данный момент — приносит им столько радости. Они отказываются от своего права проверять неблагоприятные знаки, потому что признание существующей опасности кажется им несовместимым с размягченным состоянием души.

Еще и недели не прошло, как хозяйка — когда мы сидели за обедом — подошла к нашему столику. Она посмотрела повлажневшими глазами на Тутайна, бросила такой же взгляд и на меня — можно сказать, поровну разделив свою симпатию между моим другом и мною; но посреди этой протяженной нежности, всего на секунду, чернота ее зрачков превратилась в колючий упрек.

Выдержав паузу, она сказала мне:

— Порядочный человек не совокупляется с животными!

— Ого! — только и вымолвил я. На большее моей находчивости не хватило.

Но она уже высказала то, что ее глодало. И теперь поспешила удалиться, пока я не успел сообразить, чем ответить на внезапную атаку.

— Вот оно, значит, как, — спокойно сказал я Тутайну.

— Она имеет в виду черную кожу, — ответил он. — У этих людей свои предрассудки.

— А у меня — мои убеждения, — быстро парировал я.

— Эти от своего не отступятся, — сказал он робко.

— Я должен знать, что могу на тебя положиться… — Я словно заклинал его. — Тогда оскорбления и угрозы, не причинив вреда, сами собой прекратятся.

— Я попытался, насколько сумел, организовать дело так, чтобы все происходило втайне, — откликнулся он.

— Сейчас речь о твоем мужестве, а не о хитрости, — настаивал я.

— Я не труслив, — ответил он. — Однако гостиница — это тебе не публичный дом.

— А ты не сутенер! — крикнул я. — Ты не чета мне — алчному негодяю, который нарушает порядок в почтенном заведении и потому становится нежеланным гостем…

— Я не хотел сказать ничего подобного, — испуганно возразил он.

Я бушевал. Он нерешительно предложил план, пока еще не вполне сформировавшийся, чтобы высвободить меня из силков дурной репутации.

— Хозяйка, — сказал он, — в молодости одаривала своей любовью парня, на котором потом повисло тяжкое подозрение. И это подозрение до сих пор не потеряло силу, потому что парень, чтобы обезопасить себя, предпочел бежать. Хозяйке, значит, выгоднее пойти на компромисс с нами: молчание за молчание. — Он беспомощно посмотрел на меня. — Я постараюсь ей это внушить.

* * *

Три дня спустя случилось несчастье. Светило солнце, после полудня Эгеди пришла в гостиницу — одна, мы так договорились. На ней было приятное уличное платье, красивые коричневые туфли. Эти обновки мы ей купили несколько дней назад. Мы решили: в ее внешнем облике не должно быть ничего сомнительного, чтобы никто не мог поставить ей в упрек ни бедность, ни двусмысленную роскошь. Она поднималась по лестнице. Из окна я уже увидел, как она — легконогая — приближается. Она носила новую одежду с простодушным достоинством. Время от времени поглядывала на туфли — как ребенок, который хочет, бросив внимательный взгляд на подарок, еще раз удостовериться в его наличии. Я уже слышал и ее шаги. Но поднялась она только до первой лестничной площадки. Там двое мужчин схватили ее, бросили на землю. Юбку ей задрали на голову, чтобы мгновенно сделать ее беззащитной, и, подхватив под руки, потащили по ступенькам вверх. Этим, наверное, занялся один из мужчин. А другой тем временем обрушивал на ее почти обнажившиеся ягодицы толстую дубинку. Он бил и бил. У нее, должно быть, лопнула кожа. Она кричала. Кричала поначалу при каждом ударе. Потом был еще один вскрик, медленно замирающий… Я сразу выскочил из комнаты и наклонился над лестничной шахтой. Я увидел линчевателей на месте преступления. Сердце у меня замерло. Я не понимал, что происходит. Я покачнулся. И ухватился за Тутайна, который подошел сзади. Я прохрипел что-то, умоляя его о помощи. Он бросился вниз. Перепрыгивая через две, три ступеньки. Пока он добрался до площадки двумя пролетами ниже, те мужчины исчезли. И, что гораздо хуже, — Эгеди вместе с ними. Ни звука от нее. Ни следа. Непостижимо! Двери поблизости были, но ни одна, похоже, не открылась и не закрылась. Когда через несколько секунд (я следовал по пятам за Тутайном) непостижимое открылось мне как судьба, уже нас настигшая, я вдруг почувствовал, что пол подо мной качается. И услышал глухой рокот набегающих волн. Я закричал: «Эгеди, Эгеди!» И потом: «Эллена, Эллена!» Я выкрикивал имена обеих возлюбленных. Я начал трясти ближайшие двери. Они были заперты. Я ревел на весь дом. Никто не показался. Даже донья Уракка не показалась. Я опять побежал вверх по лестнице, вообразив, что собственные органы чувств меня одурачили. Я перерыл нашу комнату. И поспешил к окну. Под нами тянулась улица. Я видел кусок проезжей части и противоположный тротуар. Был солнечный день. (День был солнечным с самого утра.) Люди шли по улице и отбрасывали тени такой длины, какой была их фигура в полный рост, а потому могло примерещиться, что они перемещаются в лежачем положении. Вдруг я увидел Эгеди. Она шла. Уходила прочь. Одной рукой она зажимала себе рот, а другой, казалось, хотела защитить свои округлые ягодицы. Я высадил оконное стекло. И окликнул ее по имени. Она меня не услышала. А если и услышала, не остановилась. Никакого сомнения: это была она; но она уже скрылась из виду. Я бегом спустился по лестнице. Дверь парадного с треском стукнулась о деревянную дверную раму. Вдалеке мелькнуло новое платье Эгеди. На бегу я сбил с ног какого-то прохожего. Это задержало меня на две или три секунды. Мои глаза, наверное, отвлеклись от цели. И больше ее не нашли. Эгеди, видимо, завернула за угол. Я бежал изо всех сил. Но ее не нашел. Потом я час за часом бродил по окрестностям. Что она жива, я не сомневался. Она или убежала от линчевателей, или они сами отпустили ее.