Половинный код. Тот, кто спасет - Салли Грин

Ночью, когда мы просыпались от жары, мы ласкали друг друга, и мне нравилось чувствовать, какая у нее гладкая и влажная от пота кожа. Мне кажется, ей тоже нравилось чувствовать меня таким, и тогда она увидела мои шрамы. Ощупала их. Спросила меня о них. Я рассказал ей о каждом. Их немало, и времени тоже ушло порядком. Вообще-то я не стесняюсь о них говорить. Еще я рассказал ей о моих татуировках и о том, что делал со мной Уолленд. Шрамы на моем запястье страшные, но это шрамы, и ничего больше. А вот татуировки постоянно напоминают мне о том, что такое Совет. Конечно, я и так это помню, но избавиться от татуировок не могу. Шрамы на спине тоже не такие, как на руке. На вид они самые страшные. Наверное, они и по сути страшнее остальных.

Она говорит:

– Тот день – самый худший в моей жизни. Он все изменил. Я и понятия не имела, что задумал Киеран. Но когда он велел мне бежать домой, я побежала. Я хотела рассказать обо всем маме с папой, думала, они его остановят: не ради тебя, а ради самого Киерана, чтобы у него не было неприятностей.

– Но папа даже слушать не стал. Он считал, что Киеран все делает правильно. А мама только поддакивала ему, как всегда. Папа сказал, что меня предупреждали – не встречаться с тобой, не говорить с тобой. Они сказали, что Киеран защищает меня, что он поступает так, как положено хорошему брату. А еще папа сказал, что и он должен поступить как хороший отец и раз и навсегда объяснить мне, что ты – зло. Он сказал, что ты такой же, как все Черные, а может, и хуже, ведь ты сын Маркуса. Он говорил, что тебе нельзя доверять и что я – невинная молодая ведьма, которая, уж конечно, должна была показаться тебе соблазнительной. Он много всего наговорил тогда. И что тебе нельзя верить, и что ты вырастешь Черным, потому что натура у тебя, вне всякого сомнения, Черная, и… – Она запнулась. – И что твоя мать тоже была злом, может быть, даже хуже Маркуса, ведь она наверняка знала, что она делает, когда встречалась с ним, и это из-за нее погиб ее муж и родился ты. Она опозорила честное имя своей семьи, и меньше всего на свете ему, моему отцу, хотелось, чтобы я кончила, как она. И еще, что он меня любит, и хочет мне только добра, и потому запирает меня в моей комнате, из любви ко мне.

– Мне кажется, больше всего я ненавижу его за глупость, – добавляет она.

Я спрашиваю:

– Думаешь, твой отец правда тебя любит? В смысле… Он ведет себя так, как будто не любит тебя, но…

– Нет. Все это были только слова, он даже не пытался меня понять. Делал то, что было удобно ему самому. Он сказал, что я буду сидеть под замком до тех пор, пока не пойму, как я ошибалась, обманывая свою семью, встречаясь с тобой. Мне не давали ни еды, ни воды. Приходила мама и говорила то же, что отец. – Глаза Анны-Лизы наполнились слезами.

– Только Коннор мне помогал. С ним я всегда могла говорить по-человечески. Он совсем не такой, как Киеран. Отец даже разрешил ему входить в мою комнату, надеясь, что Коннор меня уговорит. Ведь мы с Коннором всегда договаривались. Он бывает таким нежным, только Киеран и Лайам все время шпыняют его, и он во всем подражает им, хочет угодить папе.

Я вспоминаю, что Коннор был слабейшим из двух братьев и что я бил его в школе.

Анна-Лиза продолжает:

– Мы долго говорили с Коннором, и он предложил мне сделать вид, будто я раскаиваюсь. Сказал, что если я не соглашусь, то никогда больше не выйду из дома. Он сказал: «Скажи им, что просишь у них прощения, а сама беги. Жалко, мне смелости не хватает, а то бы я тоже сбежал. Ну, может быть, после Дарения». Я поняла, что он прав. Отец мог бы держать меня под замком хоть всю жизнь, если бы понадобилось, и я притворилась, будто раскаиваюсь. Сказала им, что они правы, а я вела себя глупо, позволила тебе обмануть меня. Обещала, что буду вести себя хорошо. Мне пришлось попросить прощения у отца, у матери и у всех моих братьев по очереди. Они сказали, что никогда больше не выпустят меня из дома одну, без провожатых. Так я, в конце концов, и сбежала, когда меня сторожил Коннор. Он дал мне уйти. Я говорила ему, чтобы он уходил со мной, но он побоялся.

Так что, похоже, мне есть за что благодарить Коннора, но я не чувствую к нему никакой благодарности. Я презираю всю их семейку.

Анна-Лиза нежно гладит мне спину и говорит:

– Я знаю, что они сделали с тобой, мне все рассказал Киеран. Он показал мне фото, которое сделал на свой мобильный. Ты был без сознания; спина вся в кровавых пузырях.

Мне хочется перебить ее и сказать, что Киеран мертв. Но почему-то мне кажется, что еще не время.

Анна-Лиза продолжает:

– Когда я увидела то фото, то поняла, что мне надо бежать. Это была последняя соломинка. Я знала, что не смогу жить с такими жестокими людьми. Я понимала, конечно, что убежать сразу у меня не получится, придется подождать. Мне было так плохо, я проживала каждый день, спасаясь только мыслями о тебе. Я знала, что ты выжил. Это помогало жить и мне.

Я обнимаю ее и прижимаю к себе.

– Я чуть не сдалась. Но я так ненавидела отца и Киерана. Хотя даже не думала, что ты и я когда-нибудь будем вместе, и вот так – на свободе.

Я чувствую, что мы с Анной-Лизой в чем-то схожи. Кажемся совсем разными, а на деле у нас есть кое-что общее. Она была пленницей в доме своих родителей. Она чувствовала то же, что чувствовал я, и сейчас чувствует также.

Я говорю:

– Когда я был в плену, мне помогали выжить совсем другие мысли. Мысли обо всех хороших людях в моей жизни: об Арране, о Деборе, о бабушке и о тебе. И еще у меня была мечта о будущем. В этой мечте я живу в очень красивом, замечательном лесу, у реки, и жизнь течет спокойно и мирно. Я охочусь, ловлю рыбу и никому не делаю зла. – Я замолкаю, но нахожу в себе силы продолжить. – Я до сих пор мечтаю об этом. Чтобы мирно жить где-нибудь в красивом лесу… с тобой.

– Звучит прекрасно. – Она целует меня еще раз. – Ты меняешься, когда говоришь о горах и реках. Становишься совсем другим. Наверное, это и есть твое настоящее «я». Именно таким я люблю представлять тебя: в гармонии с природой и собой. Счастливым и по-настоящему свободным.

Я целую ее, она целует меня, и мы опять вместе.

Мы стоим около могил. Габриэль, Несбит и я опустили в них тела, все так же завернутые в гобелены. Ван и Анна-Лиза с нами.

– Не хочешь поделиться воспоминаниями, Габриэль? – спрашивает Ван. – Я надеялась, ты скажешь что-нибудь о Меркури. Ты ведь знал ее лучше, чем мы все.

Габриэль выпрямляется и начинает говорить что-то на французском. По-моему, это стихи. Звучит очень красиво и долго. Потом он плюет на землю и говорит:

– Меркури была трусливая, жестокая, полусумасшедшая старуха, но она любила свою сестру, Мерси, и она любила Розу. Меркури была великой Черной Ведьмой. С ее смертью мир стал меньше. – С этими словами он поднимает с земли кусок грязи и швыряет его – именно швыряет, а не бросает – в могилу.