Половинный код. Тот, кто спасет - Салли Грин

Она проспала несколько месяцев, но сон лишь истощил ее. Она исхудала; кости выпирают из-под кожи, лицо осунулось – теперь, когда она не спит, это особенно заметно. Теперь она выглядит еще более хрупкой и слабой, чем во сне.

Мы лежим рядом, я прижимаю ее к себе, чтобы согреть.

Она спрашивает:

– Ты курил?

– Да. Мы вместе курили. Одну сигарету: не табак, что-то другое.

Она не отвечает. Я думаю, что она уснула, как вдруг слышу:

– Натан?

– Да?

– Спасибо.

И она засыпает.

Анна-Лиза в моих объятиях, спит. Мы лежим так уже несколько часов, и это хорошо. Ради этого я боролся, этого я ждал. Но и сейчас не все так хорошо, как хотелось бы. Анна-Лиза до ужаса худа и слаба.

Стук в дверь. Я не хочу двигаться, чтобы не будить Анну-Лизу. Она лежит, уткнувшись лицом мне в грудь, лоб у нее теплый. Мне жарко, с меня течет пот.

Дверь распахивается, и я ощущаю ледяное дуновение. Это не Меркури.

– Как она? – Голос Габриэля звучит почти вежливо. Он стоит у входа в спальню. Вид у него взбешенный.

– Спит. Она слабая. Очень слабая. Думаю, ей надо есть. И пить, наверное, тоже. – Я пытаюсь говорить спокойно, как будто речь идет о какой-то медицинской проблеме, а не о девушке, которую я держу в своих объятиях.

Пауза. Долгая пауза.

Потом он уходит со словами:

– Скажу Несбиту.

Мне хочется сказать ему спасибо, но я знаю, что ему это не понравится, да и вообще, он уже ушел.

Анна-Лиза продолжает спать.

Скоро является Несбит с полной миской.

– Суп. С щепоткой укрепляющего от Ван. – Он ставит миску. – Габриэль почему-то в паршивом настроении. Понять не могу, с чего бы это; в конце концов, девушку-то мы спасли.

Я спрашиваю:

– Сколько времени?

– Не имею понятия. А что?

– Наверняка уже стемнело, но мне почему-то не хочется на улицу.

– А, ты вот о чем. Да, уже ночь. Ван говорит, это Меркури наложила на бункер специальное заклятие. Ну, чтобы в нем можно было жить. Впечатляющие способности. Ван так не умеет.

Теперь я вспомнил. Такое же заклятие было у Меркури в том коттедже, в Швейцарии.

Когда Несбит уходит, я как можно нежнее бужу Анну-Лизу. Она открывает глаза и говорит:

– Голова кружится. И вообще так странно.

– Ты несколько месяцев провела под действием заклятия. – Я не говорю ей о том, как оно на нее подействовало, это и так очевидно.

– Месяцев?

– Два месяца.

– Вау, вот это я выспалась. – Она с трудом садится и озирается. – Где мы?

– У Меркури дома, в Норвегии.

– А где сама Меркури?

– Умерла.

Анна-Лиза размышляет секунду, потом говорит:

– Значит, здесь нам ничего не грозит?

– Не больше, чем в любом другом месте. – Я беру миску с супом. – Тебе надо поесть.

– Как ты меня нашел? И почему умерла Меркури? Расскажи мне, все что случилось, пока я спала.

– Расскажу, если будешь есть.

– Буду. Я голодная.

Я кормлю ее супом. Она ест крохотными глотками, но под конец моего рассказа миска все же пустеет: я рассказал ей все, даже про свой Дар, и про то, как я убивал Охотниц, и про Пайлот. Она задает вопросы, но не часто. В основном молчит, слушает. Спрашивает про альянс, говорит, что это отличная идея. А еще она спрашивает меня про Дар, и я пытаюсь объяснить, но это трудно, и тогда я просто говорю ей, что превращаюсь. Она говорит, что убивать Охотниц, чтобы спасти себе жизнь, – это объяснимо, но про Пайлот она молчит, только замечает:

– Я бы умерла, если бы не ты.

Вот я и рассказал ей все. Хотя, конечно, не все.

Я не рассказал ей о том, что одним из убитых мной Охотников был ее брат и что я вырвал ему горло. Как не говорил и о том, что пил его кровь. Я вообще ничего не говорил ей о крови. И о том, что, превращаясь, я имею обыкновение поедать разную мелкую живность, вроде оленей, лисиц и крыс.

А еще я промолчал о том, что мне нравится быть зверем.

Просто я знаю, что сейчас не время. Анна-Лиза едва пришла в себя. Ей и теперь еще плохо, а мне так хочется насладиться тем, что я с ней рядом.

Анна-Лиза смотрит на меня и говорит:

– Что-то не так.

Я качаю головой:

– Ничего. Просто я тревожусь за тебя. Твое сердце все время останавливалось.

– Вообще-то мне уже лучше. Посмотрим, смогу ли я пройтись.

Первым встаю я, а потом Анна-Лиза спускает ноги с кровати, встает и стоит, качаясь.

– У-ух! Голова опять закружилась. – Я обнимаю ее, она прижимается ко мне. – Но когда ты рядом, то ничего.

Она стоит, прислонившись ко мне, я держу ее. Она хрупкая, точно стеклянная. Я стараюсь прижимать ее к себе не слишком крепко и вспоминаю про ребра.

– Как твои ребра, болят? – спрашиваю я.

Она качает головой.

– Почти нет. – Но все-таки морщится, когда я прикасаюсь к ее груди. – Зато я живая. Я проснулась. – Она улыбается мне. – И могу исцеляться. Я чувствую.

Она прижимает ладонь к моей щеке.

– Ты спас меня, Натан. Ты разыскал меня, ты рискнул для меня всем. Ты мой принц. Мой рыцарь.

– Я не принц.

Она поднимает ко мне лицо и целует меня в губы.

– Кто бы ты ни был, спасибо тебе. – Потом отстраняется и говорит: – У тебя усталый вид.

– Спасение людей от злых ведьм – утомительное занятие, как я выяснил.

– Тебе надо отдохнуть. – Она оборачивается. – О, гляди-ка! Кровать! Как кстати. – И она тянет меня к ней со словами: – Пойдем со мной в постельку.

Я не сопротивляюсь; она подводит меня к кровати и ложится сама, а я устраиваюсь с ней рядом. От нее так хорошо пахнет. Даже после долгого сна она пахнет чистотой, пахнет собой.

Она обнимает меня. Я чувствую, как она целует меня в лоб, и закрываю глаза. Так хорошо лежать с ней рядом – тепло, и пахнет приятно, и я обещаю себе, что утром расскажу ей о Киеране.

Она повторяет:

– Ты мой принц, мой герой. Никто во всем свете не сделал бы для меня того, что сделал ты. Никто, даже мои родные. Точнее говоря, особенно мои родные. А ты, тот, про кого мне все твердили, что ты – зло, взял и рискнул для меня своей жизнью.

Она целует меня в губы, целует нервно и немного неуклюже для Анны-Лизы. Я отвечаю на ее поцелуй, притягивая ее к себе, а потом она плачет. И я понимаю, что это слезы восторга, радости жить, и вытираю их. А она смотрит на меня искрящимися глазами. Ее щека такая мягкая под моими пальцами и губами, и я целую ее лицо, шею, горло. Она тоже целует меня, так же, в лицо. А потом мы лежим, прижавшись, моя голова у ее груди, и я слушаю ее сердце и думаю, что она жива из-за меня, и что ее сердце бьется из-за меня, и что это наверняка хорошо, должно быть хорошо.