Теткины детки - Ольга Шумяцкая

Ей никак не удавалось выносить ребенка — сказывались тюки и сумки, которые мачеха заставляла таскать в переходном возрасте. Выкидыши следовали один за другим. Она боялась потерять мужа, который страстно хотел сына. Выкидыши истощили ее. Началась депрессия. Она не могла работать, пришлось уволиться. Целыми днями сидела дома одна. С мужем почти не разговаривала. Последний раз она выкинула близнецов. Муж горевал, много пил, но даже этим умудрялся хвастать: «Вы подумайте, двух парней выбросила!»

Вскоре после этого, в очередной раз прождав мужа до полуночи, она вышла на кухню, притворила за собой дверь, открыла газовые горелки, села к столу и закрыла глаза. Она устала от нелюбви…»

Татьяна вскочила, как будто какая-то страшная сила сбросила ее с сиденья. Рванула пуговицу на пальто — было душно, казалось, что в рот ей засунули меховой воротник. «А мы! А мы!» — билось в голове. Что «мы»? Как «мы» к ней относились? Что «мы» о ней думали? Как «мы» о ней говорили? Что «мы» ничего не хотели замечать? «Она устала от нелюбви…» Как «мы» ее не любили? Татьяна скомкала письмо. Солдатик проснулся и удивленно взглянул на нее.

— Извините, — зачем-то сказала она и села на место.

«Мы виноваты», — обреченно думала она. Но в чем? Этого она не знала.

— Ты что? — спросил Леонид, забирая у нее сумку и вглядываясь в лицо. — Что-то случилось?

Она вяло помотала головой:

— Устала очень. Дашь чаю?

— А что тетка Мура? Письмо прочла?

Она вяло кивнула:

— Ничего. Играла в любительском спектакле о правилах уличного движения.

— Кого? Постового?

— Зеленый свет. Пишет, что у нее драматический талант. Так что с чаем?

— С чаем все в порядке. Сейчас будет. Она прислала письмо, чтобы это сообщить?

— Почти.

Ей почему-то было неприятно говорить с ним об этом письме. Неприятно. Невозможно. Невыносимо. Ей было стыдно рассказывать ему эту историю, в которой она отчего-то чувствовала себя виноватой. Опять же — в чем?

«Мы виноваты, — думала она, лежа в постели. — Мы виноваты. Мы виноваты в том, что она жила рядом и была несчастной. Мы виноваты в том, что не хотели ничего замечать. Мы виноваты».

— Эй, — сказал Леонид и пошебаршил рукой под одеялом. — Ты чего не спишь?

— Лень, у нас есть сто долларов?

— Не-а.

Назавтра она позвонила Ляле. Назначила встречу у памятника Пушкину.

— Что-то ты темнишь, девка, — сказала Ляля. — Давненько мы с тобой вот так вдвоем не встречались. Точно все в порядке?

— В порядке, в порядке.

На встречу с Лялей она пришла на полчаса раньше. Ждала с нетерпением, переминаясь с ноги на ногу и поминутно глядя на часы.

— Танька! — услышала резкий окрик.

Навстречу ей от подземного перехода, смешно перебирая коротенькими ножками в тупоносых сапожках, бежала старушка в старомодном драповом пальто. Старушка махала ей рукой. Седые кудряшки, выбившиеся из-под вязаного беретика, прыгали на лбу. Старушка споткнулась, чуть не упала и, нелепо взмахнув рукой, схватилась за какого-то высокого парня.

— Держитесь, бабушка, — сказал парень и поддержал старушку под локоть.

«Нет! Ляля не старушка! Нет!» — отчаянно подумала Татьяна и поняла, что именно старушка и именно Ляля. Они взялись за руки и пошли вниз по Тверскому бульвару — как некогда, накануне Татьяниной свадьбы, шли от Кары, сгинувшей где-то за углом 70-х, и мечтали о золотом платье с серебряной лентой и хвостом. Нашли какое-то захудалое кафе, уселись за столик.

— Вот, смотри. — И Татьяна подвинула Ляле письмо.

Ляля читала внимательно, водя толстеньким пальчиком по строкам, шевелила губами, иногда фыркала, иногда качала головой — мол, ну и ну! — иногда тихонько смеялась. Наконец аккуратно сложила письмо и засунула в конверт.

— Тетка Мура — чудо! — сказала Ляля и закурила. — Ну что, кофе?

— Лялька! — Татьяна глядела на нее с каким-то священным ужасом. — Ты, наверное, не поняла. Там про Рину…

— А! — Ляля отмахнулась от Татьяны и просыпала пепел на скатерть. — Да она все выдумала!

— Выдумала? — Татьяне казалось, что Ляля чем-то тяжелым стукнула ее по голове.

— Ну да. Это же мыльная опера какая-то! Рабыня Изаура! А слог! Слог! Злая мачеха! Бедная падчерица! Пленительный ребенок! Шантаж! Смерть! Чуть не лишилась рассудка! Она устала от нелюбви! Ждала мужа долгими вечерами! Ужас! Кстати, машину они купили, когда Изя уже умер.

— А… как же сестра? Ее что, не было?

— Ну, разумеется, не было. И близнецов не было. И злой мачехи тоже. Не берусь утверждать, что Капа ее сильно любила, но и она не очень-то Капу жаловала.

— Нет, она ее любила, — сказала Татьяна, вспоминая, как Рина переживала Капицу смерть. — А… самоубийство?

— Господи, ну какое самоубийство! Что ты несешь! Подумаешь, не могла родить пару лет, зато потом замечательно родила Аркашеньку. Кстати, ты заметила, Арик при всем своем суперменстве с рук у нее, клюет. Он же не дурак, прекрасно понимает, кто вожак стаи. Что он без Рины-то?

Татьяна сидела, оглушенная.

— Так не бывает, — сказала она наконец. — Это все правда. Такое нельзя придумать.

— Не хочешь — не верь.

Они молча пили кофе.

— Тань. — Ляля подалась вперед и заглянула в Татьянино лицо, как будто умоляя о чем-то очень важном. — Ты что, решила, будто в чем-то лично виновата?

Татьяна кивнула.

— Тань, я тебе клянусь, это все сказка. Ну хочешь, у мамы спросим, пока она еще что-то помнит?

Татьяна покачала головой:

— Это не важно. Ты понимаешь, Лялька… не важно, правда это или нет. Важно, что мы знали, что она несчастная. Знали — и смеялись над ней. А тетка Мура просто первый раз сказала все своими словами.

Они помолчали.

— Ляль, у тебя есть сто долларов?

— Есть, — сказала Ляля. — Как раз собиралась менять.

— Не меняй. Дай мне. Я Рине отвезу. А лучше — давай вместе отвезем, а?

И они повезли.

«Все правильно, — думала Татьяна, пока они медленно брели к метро. — Все правильно. Правда — неправда, какая разница! Ведь у нас совсем никого не осталось. Только Рина и Арик. А больше — никого».

КЛЮЧИ ОТ СЧАСТЬЯ Рассказы

А солнечные зайцы все прыгали и прыгали. Один забрался ей в нос и долго там возился, устраиваясь поудобнее. Она чихнула, тряхнула головой, и солнечный заяц переместился на щеку. Крыша соседнего дома горела так, будто на нее вылили подсолнечное масло и поставили на открытый огонь. Она высунулась из окна и попыталась вдохнуть раскаленный воздух. Двор со всеми своими песочницами, скамеечками, чахлыми кустиками и красным жестяным грибом, утыканным белыми горошинами, валялся внизу как детский рисунок, выброшенный с верхнего этажа. Мир вдруг крутанулся, встал на дыбы и развалился на части. «Калейдоскоп», — подумала Она. Такой калейдоскоп в виде картонной подзорной трубы Она недавно купила Ваське-маленькому. Тот целыми днями вертел его в руках и пялился на цветные осколки, думая, что в конце концов досмотрится до какой-нибудь осмысленной картинки. Она-то считала эту игрушку совершенно бессмысленной. Никакой внятной картинки калейдоскоп показывать не собирался. В общем, сплошной обман, как ни крути. Но Васька-маленький очень ныл, и Васька-большой тоже смотрел жалобными детскими глазами.