Последний переход - Всеволод Глуховцев

На поляне горел костер. Он был невелик, но пламя очень яркое, словно дрова чем-то пропитали. На сложенной из грубо обработанных камней подставке громоздился черный от давнишней копоти бронзовый котел – в самом центре костра пламя жадно лизало прокопченные бока со всех сторон. В котле тяжело кипело густое, гадкое варево, цвета болотной тины. Видно было, какое оно вязкое, как гулко лопаются редкие пузыри на его лоснящейся поверхности… Запаха они почувствовать не успели – но и так было ясно, что пахнет от супчика отнюдь не амброзией.

А вокруг костра, в небольшом отдалении стояли люди.

Мужчины, все как на подбор рослые, одетые самым удивительным образом: в длиннющих балахонах из груботканого полотна, по виду совершенная мешковина. Волосы и бороды мужчин были светлые, цвета спелой пшеницы, лишь у одного из них, очень высокого, но слегка ссутулившегося, борода до пояса и очень длинные, до середины спины, волосы были белым-белы. Длинноволосы, впрочем, были они все. Головы их по середине лба охватывались плетеными кожаными ремешками.

Люди эти были сосредоточены, очевидно, заняты чем-то крайне серьезным. Высокий седовласый старик с причудливым резным посохом в руке стоял около костра и являлся естественным центром всей группы – остальные повернулись к нему, на их лицах застыло выражение ожидания. Посох в левой руке «аксакала» привлек внимание Егора. Занятная штука… Причудливо изогнутый (видно было, что над его изготовлением трудились долго) он был до блеска отполирован человеческими прикосновениями, а венчал его с невероятным искусством вырезанный набалдашник в форме человеческого черепа.

С невероятным искусством – это и значит, с невероятным: каждый выступ и впадина, каждый зуб выточены так, что и не отличишь от настоящих. А в обеих глазницах черепа тускло мерцал таинственный темно-красный свет – вспыхивал и пропадал, и вновь вспыхивал… Точно деревянное чудище жило своей какой-то странной и зловещей жизнью.

И еще нечто увидал Княженцев, на что поначалу даже и не обратил внимания. Он вздрогнул почему-то, как увидел. В трех массивных дубах на опушке, стоящих как бы по дуге – центральное дерево поглубже, боковые деревья поближе, – прямо в толще стволов, под кронами были вырублены огромные, в два человеческих роста, фигуры.

Идолы. То ли люди, то ли нелюди, сказать трудно. Головы, во всяком случае, у них были человеческие, хотя с неуловимо животными, хищными чертами. Вырезанные в светлой древесине, они, однако же, выглядели очень темными, почти чёрными – точно выкрашенными…

Возле центрального идола был вкопан столб. К нему была привязана обнаженная женщина. Из многочисленных царапин и порезов по телу текли тонкие струйки крови. Из заткнутого тряпкой рта жертвы доносились тихие, жалобные стоны. И Княженцев как-то враз понял, чем выкрашены идолы, и для кого кипит котёл.

Более Егор не успел ничего рассмотреть, ибо и это зрелище в один миг побледнело, задрожало и исчезло. И опять – тайга, склон холма, полутень еловой чащи, яркие пятна солнца в прорехах хвои.

На этот раз эмоций уже не было.

– Серьёзные ребята, – сдержанно отметил Павел.

Завязалась дискуссия на тему, кто же были эти – в балахонах.

– Друиды, – сказал Егор.

– Волхвы, – предположил Пашка.

– Во всяком случае, что-то в этом роде, какие-то языческие жрецы, – объединил обе точки зрения Беркутов.

– Н-да… – Аркадий вздохнул, покрутил шеей. – Во всяком случае, мне лично очень не хотелось бы оказаться в их теплой компании.

– Волхвы, – наставительно начал Княженцев, – суть те же люди, только блуждающие еще в поисках света истины. Всякая душа – христианка!

– Может быть. – Забелин усмехнулся. – Но я все-таки рад, что они стремились к истине и свету где-то там… – он покрутил рукой, – подальше от нас. Ты обратил внимание на ихних идолов?

– Тех, что в дубах вырезаны?

– Их самых.

– Обратил.

– И что?

– Да ничего. Я в мифологии не силен… Кстати, тоже троица, хотя и языческая… Так что, как видишь…

– Я-то как раз и вижу, а вот ты, философ, – голова, два уха! Неужели не заметил, что истуканы все в крови? Старой, засохшей… Человеческие жертвоприношения! А ты – поиск истины, поиск света…

Княженцев вспомнил темный цвет и мрачные лики идолов, привязанную жертву, и ему стало не по себе, по спине пробежал противный холодок.

– Заметил, конечно… Ну да чёрт с ними! Итак, мы опять где-то в другом месте оказались?

Подняв голову, он осмотрелся, и вслед за ним невольно завертели головами все, кроме Юры. Юра в это время сосредоточенно ковырял пальцем в носу.

– Да, друзья мои!

Голос Сергея Аристарховича зазвучал так высокоторжественно, что Егор воззрился на лесника с удивлением, но тут же сообразил, в чем дело.

– Ага… Вы хотите сказать, что мы в двух шагах от озера?

– Ну, в двух – не в двух, но недалеко – точно.

Аркадий чуть заметно шевельнул ноздрями.

– Так и есть, – подтвердил он. – Сыростью тянет!

Егор, сколько ни принюхивался, не сумел учуять никаких других запахов, кроме запаха сухой, прогретой солнцем хвои. Но опытным туристам да лесникам виднее.

Заросшая, но все же различимая в траве тропинка уходила по склону вниз и, сворачивая влево, исчезала между елей.

– Похоже кто-то все-таки бывает здесь, – указал на нее Княженцев.

Юра поперхнулся, вытер палец о штаны и запустил его в другую ноздрю.

– Бывал, – поправил его Беркутов.

– Вы думаете?

– Пожалуй, даже знаю. В последние годы сюда вряд ли кто-либо добирался. По крайней мере, из людей.

Забелин же все озирался, хмурился при этом: что-то раздражало его, что-то не так было здесь, хотя вроде бы тихо, спокойно было вокруг… Он пытался понять причину своего беспокойства, не мог, и это раздражало его еще больше.

И вдруг понял. Вмиг, враз – как осенило.

В том-то и дело, что тихо! Совсем тихо, чересчур тихо – просто мертвая, убийственная тишь, так в лесу не бывает.

– Слушайте, мужики… – медленно произнес он… – А тишь-то здесь какая, вы послушайте!

Все напряглись, вслушиваясь. Верно, бесконечное безмолвие.

– Да… – вымолвил Аркадий. – Страна молчания.

– Silentium,[2]– сорвалось с языка Егора. Он вовсе не собирался хвастаться знанием латыни, само так вышло.

Они как-то замешкались, словно бы не стремились никуда, а так, брели себе по лесу, очарованные странники… Забелин, конечно, первый спохватился, деятельная его натура не могла впадать в оцепенение надолго.