Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Варгас Льоса

— Минуточку! — Пронзительный голосок Трухильо вонзился в плотную атмосферу взаимного дружелюбия и разбил ее вдребезги. Гости растерянно обернулись на него, а Чиринос застыл с бокалом в поднятой руке. — За наших друзей и братьев Дороти и Саймона Гиттлемана!

Оглушенная пара благодарно улыбалась и приветственно махала руками собравшимся.

— Кеннеди не пошлет на нас marines, Саймон, не думаю, что он такой идиот. Но если он Это сделает, Соединенные Штаты получат еще один Залив Свиней. У нас более модернизированные вооруженные силы, чем у Бородача. И здесь мы, со мною во главе, будем сражаться до последнего доминиканца.

Он закрыл глаза, спрашивая себя, позволит ли ему память в точности воспроизвести ту цитату. Да, вот она, вся, целиком и полностью пришла с того чествования двадцать девятой годовщины его первой победы на выборах. И он произнес ее, а все в почтительном молчании слушали.

— Какие бы сюрпризы ни уготовало нам будущее, мы можем быть уверены, что мир узрит Трухильо мертвым, а не беглым, как Батиста, не удравшим, как Перес Химе-нес, и не на скамье подсудимых, как Рохас Пинилья. Доминиканский государственный деятель замешан на других дрожжах, и у него другая мораль.

Он открыл глаза и обвел удоволенным взглядом присутствующих, которые, с величайшим вниманием выслушав его слова, теперь всячески выражали свое одобрение.

— Кто написал слова, которые я только что произнес? — спросил Благодетель.

Сидевшие за столом переглядывались с любопытством, подозрительно, тревожно. Наконец всё взгляды сошлись на доброжелательном, круглом, источающем скромность личике неказистого писателя, на плечи которого — после того как Трухильо заставил отказаться от этого поста своего брата Негра в тщетной надежде избежать санкций ОАГ — легло бремя первой магистратуры республики.

— Меня восхищает память Вашего Превосходительства, — пробормотал Хоакин Балагер, всем своим видом изображая такую приниженность, как будто оказанная ему честь совершенно его раздавила. — Я преисполнен гордости оттого, что вы помните скромную речь, произнесенную мною 3 августа прошлого года.

Из— под опущенных ресниц Генералиссимус наблюдал за тем, как разъедает зависть лица Вирхилио Альвареса Пины, Ходячей Помойки, Паино Пичардо, генералов. Они страдали. И думали о том, что ничтожный поэтишко, жиденький преподаватель и юрист только что выиграл у них несколько очков в непрекращающейся конкурентной битве, которую они вели, за благосклонность Хозяина, за то, чтобы быть признанными, упомянутыми, выбранными, выделенными из всех остальных. И он умилился, глядя на этих взращенных им, озабоченных существ, которые тридцать лет жили у него с ощущением постоянной неуверенности.

— Это не просто слова, Саймон, — заверил он. — Трухильо не из тех правителей, кто бросает власть, едва заслышит свист пуль. Что такое честь, я понял, находясь рядом с тобою, среди marines. Там я научился быть человеком чести в любые времена. И узнал, что человек чести никогда не бежит. Он сражается и, если надо умереть, умирает сражаясь. Ни Кеннеди, ни ОАГ, ни мерзкий женоподобный негр Бетанкур, ни коммунист Фидель Кастро не заставят Трухильо бежать из страны, которая обязана ему тем, чем она стала.

Конституционный Пьяница захлопал в ладоши, и множество ладоней уже взметнулись, чтобы последовать его примеру, но взгляд Трухильо пресек аплодисменты.

— Знаешь, в чем разница между этими трусами и мною, Саймон? — продолжал он, глядя в глаза своему старинному инструктору. — Я сформировался в морской пехоте Соединенных Штатов Америки. И никогда этого не забуду. Быть таким учил меня ты в Хейне и в Сан-Педро де-Макорис. Помнишь? Мы, первый выпуск Национальной доминиканской полиции, — стальные ребята. Недовольные говорили, что, мол, НДП означает «несчастные доминиканские придурки». А вышло так, что этот выпуск изменил страну, я считаю. И меня не удивляет то, что ты делаешь для этой страны. Потому что ты — настоящий marine, как и я. Человек верный. Который принимает смерть, не опуская головы, глядя в небо, как арабские скакуны. Саймон, несмотря на все плохое, я не держу зла на твою страну. Потому что тем, что я есть, я обязан marines.

— Когда-нибудь Соединенные Штаты раскаются и своей неблагодарности по отношению к своему другу и партнеру на Карибах.

Трухильо сделал несколько глотков воды. За столом потихоньку снова завязались разговоры. Официанты по новой обносили кофе, коньяками, ликерами, сигарами. Генералиссимус снова обратил свое внимание на Саймона Гиттлемана.

— Чем кончится эта заварушка с епископом Рейлли, Наше Превосходительство?

Трухильо презртельно поморщился.

— Никакой заварушки нет, Саймон. Этот епископ принял сторону наших врагов. Народ, естественно, возмутился, епископ перепугался и сбежал, спрятался у монашек в колледже святого Доминго. Чем он там занимается со всеми этими женщинами — его дело. Но мы за ним приглядываем, чтобы его не линчевали.

— Хорошо бы, это поскорее разрешилось, — гнул свое ех-marine. — В Соединенных Штатах многие католики, плохо информированные, верят заявлениям монсеньора Рейлли. Что он подвергался опасности, запугиванию и ему пришлось искать убежища и прочее.

— Чепуха, Саймон. Все утрясется, и отношения с Церковью снова станут прекрасными. Не забывай, что у меня в правительстве всегда было полно правоверных католиков и что Папа Пий XII наградил меня Большим Кремом Папского ордена святого Григория. — И вдруг резко переменил тему: — Петан возил вас смотреть «Доминиканский голос»?

— Да, конечно, — ответил Саймон Гиттлеман; Дороти, широко улыбаясь, кивала.

Этот торгаш, его братец, генерал Хосе Арисменди Трухильо, Петан, двадцать лет назад начал с маленькой радиостанции. «Голос Йуны» разрастался и превратился в огромный комплекс «Доминиканский голос» — первую телевизионную станцию, самую большую радиостанцию, лучшее кабаре и театр-ревю на острове (Петан утверждал, что первое на всех Карибах, но Генералиссимус знал, что ему не удалось отнять пальму первенства у гаванской «Тропиканы»). На чету Гиттлеман, произвело впечатление замечательное оборудование; Петан сам водил их по комплексу и усадил посмотреть репетицию мексиканского балета, который вечером должен был давать представление в кабаре. Он не так уж плох, этот Петан, если приглядеться; в случае необходимости всегда можно рассчитывать на него и на его личное, красочное воинство, «горных кокуйо». Но, как и другие его братья, ему он принес больше вреда, чем пользы, начиная с того, что по вине Петана, из-за дурацкой ссоры, в которую ему пришлось вмешаться, ради поддержания основ власти он вынужден был покончить с великолепным великаном — к тому же его приятелем по офицерскому училищу в Хейне — генералом Васкесом Риверой. Одним из лучших офицеров -marine, черт подери — и неизменно верным слугой. Но семья, даже если все ее члены — паразиты, бездельники, пустобрехи и ничтожества, — семья превыше дружбы и политических интересов: это священное правило в его кодексе чести. Не теряя нити собственных размышлений, Генералиссимус слушал Саймона Гиттлемана, который рассказывал, как он поразился, увидев фотографии знаменитостей из мира кино, всех этих комедиантов и радиозвезд со всей Америки, которые побывали на «Доминиканском голосе». Петан всех их развесил на стенах своего кабинета: Лос Панчос, Либертад Ламарк, Педро Варгас, Има Сумак, Педро Инфанте, Селиа Крус, Тонья-Негритянка, Ольга Гильот, Мария Луиса Ландин, Боби Капо, Тинтан и его кровный Марсело. Трухильо улыбнулся — одного Саймон не знал: Петан не только скрашивал себе доминиканские ночи обществом артистов, которых привозил, но и желал переспать со всеми артистками, как он привык это делать со всеми молодыми женщинами, замужними и незамужними, в своей маленькой империи Бонао. Там Генералиссимус позволял ему заниматься такими делами, но только чтобы не залезал на территорию Сьюдад-Трухильо. Однако бешеный живчик Петана, случалось, охотился и в столичном граде, искренне убежденный в том, что законтрактованные «Доминиканским голосом» артистки обязаны спать с ним, если у него возникает такое желание. Иногда ему это удавалось, но случались и скандалы, и тогда ему — всегда ему! — приходилось тушить пожар, делать миллионные подарки артисткам, оскорбленным неуемным шалуном Петаном, не умеющим обращаться с дамами. Има Су-мак, например, инкская принцесса с паспортом Соединенных Штатов. Он так к ней приставал, что пришлось вмешаться самому американскому послу. И Благодетель, давясь желчью, умасливал инкскую принцессу и заставил брата извиниться перед ней. Благодетель вздохнул. За то время, что он потерял, затыкая бреши, которые проделывала на его пути орда его родственничков, он мог бы построить еще одну страну.