Ледяной сфинкс - Валерия Вербинина

– Боюсь, Петр Еремеевич, вы не понимаете. – Теперь Багратионов решил открыто атаковать своего противника. – Суд над цареубийцами есть дело не простое, а государственное. Второпях такие вещи не делаются.

– Прекрасно, – с величайшей язвительностью согласился Волынский. – Так давайте устроим открытое слушание, дадим злодеям возможность публично проповедовать свои губительные взгляды, и пусть молодежь вдохновляется их примером. Вы этого хотите?

– Петр Еремеевич, дорогой, – улыбнулся сенатор, – не будем горячиться. Вы по-своему правы, но генерал прав тоже. Для подобного преступления одного военно-окружного суда недостаточно. Полагаю, речь должна идти о… – граф вздохнул, – о суде сената.

И, поглядев на лицо Александра, Строганов убедился, что угадал: именно затем император и пригласил его сюда.

– Разумеется, – поддержал его генерал, – в зал не будут пускать кого попало.

– Ну уж само собой, – проворчал Александр. – Как вы считаете, Андрей Петрович?

Граф задумался.

– Полагаю, – сказал Строганов наконец, – при надлежащей охране нам нечего опасаться эксцессов. Кроме того, суд сената означает, что разбирательство будет проходить при стечении публики, и тогда уже никто не будет иметь повода утверждать, что безвинных мучеников свободы повесили без следствия, осудив лишь формально.

– Это все декорум, уступка глупцам, для которых любой суд все равно лишь щекочущее нервы зрелище, – холодно произнес Волынский. – Полно, господа! Уверен, вы, как и я, полагаете, что террористов необходимо истреблять как отребье рода человеческого. Терроризм можно искоренить лишь террором, а для сих господ и военный суд – непозволительная роскошь. Их следовало бы повесить безо всякого суда за то, что они сделали.

– Я чрезвычайно уважаю ваши взгляды, Петр Еремеевич, – вкрадчиво промолвил Багратионов. – Без сомнения, такой опытный борец с террором, как вы, сумеет объяснить, почему же, получив из Парижа точные сведения о грядущем покушении, вы бросили их в мусор и никому не стали о них сообщать.

И генерал с торжеством поглядел на своего противника.

– Точные сведения? – презрительно повторил Волынский. – Кто-то кому-то где-то сказал… С какой стати я должен заниматься подобной чепухой?

– Не думаю, что это была чепуха, – внезапно сказал император и поднял со стола мятое письмо.

С опозданием Волынский сообразил, что Багратионов ищет повода его утопить и что письмо из Парижа от агента, чьи сведения по большей части представляли собой вранье, перемешанное с просьбами о деньгах, было выбрано, дабы погубить его в глазах царя. И надо же было, чтобы один-единственный раз донесение агента оказалось верным от начала до конца и именно таким, которое нельзя было недооценить!

– Ваше величество, – пробормотал Волынский, – я могу объяснить… Этот человек питает пристрастие к женскому полу и постоянно клянчит у меня деньги на удовлетворение прихотей своих любовниц. За все месяцы нашего сотрудничества он прислал так мало сведений, которые стоили того, чтобы обратить на них внимание, что я… Я решил, что передо мной очередная фантазия. Государь, я глубоко сожалею о своей ошибке и молю меня наказать, как вы сочтете нужным. Вне всяких сомнений, генерал поступил честно и правильно, украв письмо из моих бумаг. Полагаю, он руководствовался исключительно совестью и долгом, а также государственными интересами. Ваше величество…

– Полно, полно, Петр Еремеевич, – заворчал сконфуженный император. – Что уж теперь говорить…

Граф Строганов уже не жалел, что оказался посреди ночи в Аничковом дворце и стал свидетелем столь любопытного разговора. Он знал цену Волынскому, равно как и его качествам, не последнее место среди которых занимала невероятная изворотливость. Так что сенатор наслаждался происходящим как хорошим спектаклем. Ах, какой глупый вид сделался у генерала, как только он понял, что старый лис обвел его вокруг пальца! И как обвел – вроде бы смиренно выставив себя кругом виноватым! Ну, милый мой, не видать тебе особой службы как своих ушей…

– Кажется, мы отвлеклись, – продолжал император. – А что касается суда, то Андрей Петрович прав. Пусть будет суд сената.

И, приняв наконец решение, он совершенно успокоился.

– Есть еще один вопрос, который меня волнует, – помедлив, признался император. – Народ.

Сенатор кивнул.

– Полагаю, теперь уже очевидно, что мы можем не опасаться новой пугачевщины, – сказал он.

– Хотя террористы, по-видимому, на нее рассчитывали, – добавил Багратионов.

Генерал не смотрел на Волынского, отлично понимая, что проиграл. И еще он понимал, что если проиграл, имея на руках все козыри, то теперь свалить старика уже и не удастся.

– Вашему величеству нечего опасаться, – подал голос Волынский. – Народ возмущен случившимся, скорбит и негодует.

Александр поднялся из-за стола, чтобы размять затекшие ноги, и подошел к часам.

– А что говорят в гостиных? – внезапно спросил он, глядя на улыбающегося позолоченного амурчика.

Строганов и Багратионов промолчали, поскольку знали, что в гостиных говорили разное, и пересказывать те разговоры сейчас сыну убитого было бы жестоко. Но император круто повернулся на каблуках и уставился на присутствующих, заложив руки за спину. Молчание опасно затягивалось.

– Его императорское величество погиб как мученик, – сказал Волынский. – Сердца подданных обливаются кровью.

– Как мученик, значит? – странным, придушенным голосом повторил Александр. – Вот как! Он освободил тридцать миллионов рабов, вел войны за освобождение славян, провел реформы в стране, не видел в жизни ни минуты покоя… Может быть, в чем-то и заблуждался, но это был мой отец, я знал его, и намерения у него были всегда самые честные. И такова награда ему за все, что он совершил? Мученический венец? Все, чего он заслужил? – С каждым словом Александр распалялся все больше и больше. – А может быть, надо было совсем иначе? Не реформы проводить, не освобождать, а… – Тут император с размаху ударил кулаком по столу так, что подскочила чернильница. – И никому не давать воли! Потому что сядут на шею и еще ноги свесят! Скоты!

Лицо Александра побагровело, поперек лба вздулись жилы, ноздри раздувались. Сенатор отвел глаза.

– Государь… – пролепетал совершенно растерянный Волынский.

Может быть, если бы тайный советник ничего не сказал, ничего бы и не случилось; но раздражение царя искало выхода – и нашло. Письмо, найденное Багратионовым, все еще лежало на столе.

– А вы – свободны! – рявкнул император. – Свободны, Петр Еремеевич! Можете идти!

И Александр махнул рукой, указывая на дверь. Это означало не просто изгнание – это был крах карьеры Волынского, окончательный и бесповоротный. Это была отставка. Багратионов тихо торжествовал.

– Вы свободны! – в бешенстве повторил император.