Эйнштейн - Максим Чертанов

4 февраля он начал читать серию лекций по физике для широкой публики, а 12-го на лекции в Берлинском университете его освистали, как Николаи; 14-го министерство просвещения опубликовало специальное заявление по этому поводу, 18-го студенты принесли извинения. Его мать все еще умирала; в конце января он писал Борну, что ее положение безнадежно и «страдания невыразимы». «Все это уменьшает мою и без того ослабевшую жажду великих достижений. Вы же — совсем другой человек. У вашего маленького семейного клана есть свои трудности… А вы читаете лекции… и работаете над статьями так, словно вы одинокий и свободный юноша, живущий в блаженном уединении в собственной хорошо отапливаемой квартире, и никакие заботы отца семейства вас не волнуют. Как вам это удается?!»

Помните: «У меня кожа слона, ничто не может причинить мне боль»? Побег в «надличное» вновь не удался. Полина умерла 20 февраля; через несколько дней ее сын писал Цангеру: «Вот когда спинным мозгом понимаешь, что такое узы крови. Передо мной словно выросла стена, я вижу только ее и никаких перспектив на будущее». Жена Фрейндлиха, Кейт: «Он плакал как самый обыкновенный человек, и ничего не мог делать». В марте он писал Хедвиге Борн, чья мать умерла: «Я знаю, как это ужасно — видеть, как твоя мать страдает, и быть бессильным ей помочь. Все утешения тут бесполезны». Макс Борн спрашивал совета, переезжать ли ему в Гёттинген, он отвечал: «Я не чувствую себя вправе давать советы, так как сам нигде не пустил глубоких корней… Идеал для такого человека, как я, — чувствовать себя дома везде, где со мной мои родные и близкие». Какое уж там «надличное»… От боли он растерял все свои шипы; рухнули стены, что он пытался возводить между собой и другими. Но часто, пережив боль, люди становятся жестче, чем были.

Майя с мужем переехала в Италию — Эйнштейн дал денег на покупку дома под Флоренцией. 13 марта — путч националистов в Берлине: фрайкор (добровольческая милиция, которую по условиям Версальского договора Германия была обязана распустить) под руководством генерала Лютвица захватил правительственный квартал и назначил рейхсканцлером Вольфганга Каппа; правительство бежало в Штутгарт и призвало к всеобщей забастовке. Путчисты потерпели поражение — решающую роль сыграл отказ чиновников подчиняться приказам Каппа. В те же дни — восстание левых в Руре; его подавили силами рейхсвера и фрайкора. В ответ на вступление немецких войск в Рур (демилитаризованную зону) французские войска оккупировали регион; это вызвало ярость даже у тех немцев, которые восстание не поддерживали. И в Палестине все шло плохо, дружба арабов с евреями заканчивалась, несмотря на создание совместного арабо-еврейского профсоюза в Хайфе. Большинство арабов выступали против Декларации Бальфура под лозунгом: «Палестина — наша земля, евреи — собаки».

Еще один еврей, выходец из Польши Леопольд Инфельд (1898–1968), в те дни приехал в Берлин — он учился в краковском Ягеллонском университете, но хотел завершить обучение в Германии и пришел к Эйнштейну за помощью. Как пишет Инфельд, тот ответил: «Я охотно написал бы вам рекомендательное письмо в прусское министерство просвещения, но это ни к чему не приведет. Потому что я дал уже очень много рекомендаций. — Потом добавил тише, с усмешкой: — Они антисемиты». Все же обещал написать самому Планку. «Он стал искать бумагу для писем, которая лежала тут же у него под носом. Я слишком оробел, чтобы указать ему на это. Наконец он нашел бумагу и набросал несколько слов. Он сделал это, не зная, имею ли я хоть какое-нибудь представление о физике». (Письмо помогло лишь отчасти: Инфельду разрешили полгода учиться в Германии, потом он вернулся в Польшу.)

У самого Эйнштейна с физикой по-прежнему не ладилось. Эренфесту, апрель 1920 года: «…я не достиг продвижения: электрическое поле по-прежнему ни с чем не связано. Связь не получается. И ничего у меня не выходит в понимании электронов. Мой ум потерял гибкость или действительно спасительная идея очень далека? Я с восторгом читаю „Братьев Карамазовых“. Это самая поразительная книга из всех, которые попадали мне в руки… Что касается внешних событий, то как будто воцарился покой. Но везде чувствуются неимоверно острые противоречия. В городе потрясающая нищета, голод, неимоверная детская смертность…»

27 апреля в Берлин впервые приехала новая звезда — Бор: делать доклад перед Немецким физическим обществом. (Ему было 34 года, Эйнштейну — 41.) Эренфест, знакомый с обоими, давно мечтал их свести. Эйнштейну: «Я не могу передать вам, как важно для меня послушать вас обоих спокойно беседующими друг с другом о нынешнем состоянии физики. Я уже признавался вам, что чувствую себя подобно бузинному шарику, колеблющемуся между обкладками конденсатора, когда перехожу от одного из вас к другому». Эйнштейн — Планку, 23 октября 1919 года: «Эренфест подробно рассказывает мне, что происходит на „творческой кухне“ Нильса Бора; у него должен быть первоклассный ум, очень дальновидный, критически настроенный и постоянно преследующий великие замыслы».

Бор выступил; он говорил мягко, некатегорично, словно извиняясь, весь такой большой плюшевый мишка, улыбка чудесная — такие называют «мальчишескими». Потом с молодыми физиками отправились на виллу к Габеру; когда возвращались в Берлин, состоялся первый спор с Эйнштейном: Бор стоял на том, что частицы скачут когда хотят и нечего доискиваться причин, но отрицал, что частицы — одновременно и волны. Так что не правы были оба. Потом из Копенгагена он прислал огромный воз продуктов.

Эйнштейн — Бору, 2 мая: «Великолепный подарок из Нейтралии, где даже сегодня если не текут, то капают молоко и мед, дал мне желанный повод написать Вам. Я благодарю Вас сердечно. В моей жизни не часто бывало, чтобы человек уже одним только своим присутствием доставлял мне такую радость, как Вы. Теперь я понимаю, отчего Эренфест так полюбил Вас. Ныне я штудирую Ваши работы и всякий раз, как застреваю на чем-нибудь, переживаю истинное удовольствие оттого, что передо мною возникает Ваше дружелюбное молодое лицо, улыбающееся в момент, когда Вы даете объяснения. Я многому научился у Вас, и среди прочего главным образом тому, как можно и нужно вкладывать в рассмотрение научных вещей всю полноту чувств…» Эренфесту, 4 мая: «У нас побывал Бор, и я полюбил его так же, как и ты. Он похож на впечатлительного мальчика, зачарованного окружающим миром». Бор — Эйнштейну, 24 июня: «Это было для меня одним из величайших событий в жизни — встретиться и говорить с Вами. Мне трудно выразить, как благодарен я Вам за ту приветливость, с какою Вы относились ко мне во время моего пребывания в Берлине…» Эйнштейн — Эренфесту 20 марта 1922 года: «Он настоящий гений, и я полностью доверяю его образу мышления». Секретарь Эйнштейна Элен Дюкас сказала Пайсу, что они «любили друг друга горячо и нежно». И тем не менее между ними на всю первую половину XX века растянется жесткая дуэль.

В Лейдене готовились к приезду Эйнштейна, выбили роскошный гонорар, Эйнштейн написал вступительную лекцию, как вдруг голландский министр образования де Виссер получил от генпрокурора уведомление: «Доктор Эйзенштейн намерен прибыть из Германии с фальшивым паспортом, с целью большевистской пропаганды». Прилагался секретный военный меморандум, где говорилось, что «доктор Эйнштейн» (не Эйзенштейн) «и графиня Ольга фон Хаген… жили в Брюсселе… где д-р Эйнштейн неоднократно пытался спровоцировать революцию, а Ольга фон Хаген писала под псевдонимом „Красная графиня“». Долго разбирались в Эйнштейнах и Эйзенштейнах, выяснили, что опять спутали Альберта с Карлом. Ладно, но вдруг и этот тоже коммунист, может, все Эйнштейны такие? Камерлинг-Оннес встретился с де Виссером и поклялся ему, что Эйнштейн «считает коммунизм глупостью». 4 мая Эйнштейн выехал из Берлина — на границе конфисковали две скрипки, которые он вез в подарок Эренфесту. Эльза — мужу: «Ах ты мой дурачок, такой умный и беспомощный, как дитя!» Сообщала, что хлопочет о прибавке ему зарплаты, и просила «положить конец всем этим глупым разговорам о тебе как о революционере, из-за которых тебе не дают Нобелевскую премию».