Короли океана - Гюстав Эмар

Стояла непроглядная ночь. Луна еще не взошла; где-то вдалеке шумели таверны. Английский флибустьер некоторое время прогуливался взад и вперед по пустынному песчаному берегу.

И размышлял.

Босуэлл был сыном зажиточного фермера из Уэльса; совсем в юном возрасте он сбежал из отчего дома, подался на Барбадос и там нанялся на каперское судно. Скоро благодаря своей отваге и, главное, удаче в походах он снискал себе славу среди Береговых братьев; одно его имя ввергало испанцев в ужас.

К тому времени, когда мы вывели его на сцену, Босуэлл уже лет десять как промышлял каперством, и тем не менее он был довольно молод: ведь ему еще не исполнилось и тридцати; был он высок, ладно сложен, восхитительно красив и наделен невероятной физической силой.

Его миловидное, хранящее почти застенчивое выражение лицо казалось слишком женственным для мужчины; голос звучал пленительно звонко и мелодично. Но стоило Босуэллу впасть в ярость, как злоба тут же переполняла его сердце и в облике происходила странная перемена: черты лица искажались, резко заостряясь и обретая жуткое выражение; темно-синие глаза метали молнии; широкие зрачки мерцали из-под век гипнотическим блеском, как у хищника, и на бледно-зеленоватом лице обозначалась печать непередаваемой жестокости; нос с трепещущими ноздрями как будто втягивал запах резни, а рот, растянутый в насмешливо-злом оскале, с посиневшими губами, обнажал большие белые зубы, точно у того же хищника, что придавало его облику еще больше свирепости; голос при этом звучал зычно и зловеще, взрываясь не то громовыми раскатами, не то боевым кличем, – словом, Босуэлл преображался до неузнаваемости.

По натуре Босуэлл был не только тигром, но и гиеной; для него не было ничего святого; к людям он испытывал лишь глубокое презрение; вещи, достойные уважения, были для него жалкими игрушками; лицемерие обрело в нем свойство второй натуры, сластолюбие переродилось в зверство, а жадность – в преступную страсть; ради удовлетворения ненасытных своих прихотей он не отступал ни перед чем. Он был храбр, как зверь, и убивал ради того, чтобы убивать, испытывая при этом ненасытную потребность проливать как чужую кровь, так и свою; он исступленно упивался ужасными страданиями своих жертв, которых ему нравилось пытать, предавая смерти через нечеловеческие муки. Между тем, как и всякий хищник, Босуэлл порой бывал труслив, но при всей своей извращенной натуре он никогда не испытывал ни раскаяния, ни жалости, ни снисхождения: им правил только расчет, и человека он напоминал лишь с виду.

Таким был Босуэлл, являвший собой образ скорее алчного, кровожадного пирата, чем флибустьера. Береговые братья питали к нему смешанные чувства: ненависть, презрение и страх. Иные из них, и не самого робкого десятка, боялись Босуэлла настолько, что не смели перечить ему или порицать его даже за пустячные капризы.

Этот грозный разбойник не раз пытался пройти в высший совет флибустьерского братства, но главари флибустьеров неизменно отвергали его кандидатуру, потому-то он и затаил непримиримую злобу на этих людей, которые раскусили его и благодаря своей непоколебимой твердости не поддались чарам, с помощью которых злодей завоевывал симпатии всех остальных, принуждая их сперва уважать себя, а после – бояться.

Среди упомянутых предводителей флибустьерского братства пятеро были самыми заклятыми врагами Босуэлла; он знал, что они раскусили самое суть его омерзительной натуры и он был им до того отвратителен, что они скрепя сердце пускали его на Санто-Доминго. И он их особенно боялся.

Этими пятью главарями были: Монбар Губитель, Медвежонок Железная Голова, Красавец Лоран, Мигель Баск и Дрейф.

Однако ж главным врагом Босуэлла был Дрейф.

Почему же англичанин ненавидел его больше других?

То была тайна, ведомая только им обоим.

Мы постарались поближе познакомиться с Босуэллом потому, что этому негодяю выпало сыграть далеко не последнюю роль в нашей истории…

Прогуливаясь неспешно вдоль берега, Босуэлл мало-помалу удалялся от дома герцога де Ла Торре – особняк постепенно растворялся во мраке, и горевший там свет был уже едва различим. Дойдя до того места, где берег чуть вдавался в море, образуя нечто вроде крохотного мыска, флибустьер остановился и стал пытливо оглядываться, словно силясь пронизать взглядом тьму и убедиться, что за ним не следит ни один соглядатай. Однако тьма кругом стояла кромешная, и Босуэлл ничего не разглядел. Тогда он напряг слух, но расслышал только шум волн, бьющихся о скалистые берега Санто-Доминго, шуршание гальки да отдаленное нестройное пение выпивох, засидевшихся в тавернах.

Флибустьер дважды негромко свистнул на особый манер – почти в то же мгновение послышался плеск весел и на песчаный берег выскользнул нос лодки.

– Это ты, Фрэнк? – приглушенным голосом спросил Босуэлл.

– А кто же, если не я, by God! – пробурчал чей-то голос. – Какой еще дурак будет торчать здесь, затаясь, как тюлень, среди камней, да к тому же в такую адскую ночь?

– Брось, не серчай, ворчун ты эдакий! – рассмеялся флибустьер. – Я же тут!

– Черт побери, вот так новость! – отвечал матрос, чей громадный силуэт уже был четко различим. – Не больно-то вы поспешали!

– Ладно! Речь не об этом. Держи свои мысли при себе! – резко осек его флибустьер.

И запрыгнул в лодку.

Фрэнк, а именно так звали матроса, столкнул утлую скорлупку в море и сам прыгнул в нее.

– Возвращаемся на борт? – спросил он, берясь за весла.

– Нет. Знаешь Ламантиновую бухту?

– Конечно знаю.

– Так вот, доставишь меня прямо туда.

– Собачья работа! – пробурчал матрос, явно позволявший себе некоторую вольность в общении со своим главарем. – Ни минуты покоя. Только и знаем, что болтаться на волнах денно и нощно.

– Советую пенять на себя. А барыши?..

– Да знаю, знаю. А нынче вечером?

– Что – нынче вечером? Вот тебе пара пиастров на французский коньяк. Или опять недоволен?

– Нет! Совсем другое дело, – сказал матрос, засовывая в карман две испанские монеты. – Так, стало быть, бросаем якорь в Ламантиновой бухте?

– Да, и как можно скорей!

– Не беспокойтесь: и глазом не успеете моргнуть, как там будем.

Босуэлл плотнее закутался в морской плащ, прилег на банку и как будто задремал. Что же до матроса, тот без малейших причитаний с силой налег на весла и повел лодку в указанное место.

Ламантиновая бухта, совсем небольшая, зато довольно глубокая, располагалась к востоку-северо-востоку от Леогана, откуда морем до нее было от силы лье два-три. Но по суше это расстояние было втрое больше.

Суда достаточно малого водоизмещения входили в эту бухту с идеально ровным дном самостоятельно; большие пироги, шхуны и двухмачтовики, искавшие укрытия, ощущали себя там в полной безопасности; вход в бухту и фарватер находились под защитой малого земляного форта, оснащенного четырьмя чугунными пушками, стрелявшими шестифунтовыми ядрами.