Внесите тела - Хилари Мантел

Из королевиных покоев расходится известие: пророчица сказала Анне, что та не родит Генриху сына, пока жива его дочь Мария.

Надо признать, она не сдается, говорит он своему племяннику Ричарду. Она как змея, не знаешь, когда ужалит.

Он всегда высоко оценивал Анну как стратега, не верил в ее порывистость и непредсказуемость. У нее каждый шаг просчитан – как и у него. Быстрые взгляды из-под ресниц – по-прежнему главное ее орудие. Интересно, думает он, чем она так напугана?

Король поет:

Со мною все, что смел желать,

Бесценнейшее – под рукой:

Не надо долго умолять,

Ту, что повелевает мной[10].

Самообольщение. Генрих может умолять и умолять, но Джейн останется неколебима.

Однако государственные дела не стоят. На очереди: акт, который даст Уэльсу места в парламенте, сделает английский языком судопроизводства и отнимет власть у лордов Валлийской марки{7}. Акт о роспуске малых монастырей с совокупным доходом меньше двухсот фунтов в год. Акт об учреждении Суда приобретений ведомства королевских доходов, нового органа, который будет управлять собственностью этих монастырей. Его канцлером станет Ричард Рич.

В марте парламент отклоняет его новый закон о бедных. Палата общин не может пока переварить мысль, что у богачей есть обязательства перед бедняками, что если ты жиреешь на торговле шерстью, то должен позаботиться о тех, кого согнал с земли – сеятелях без поля, пахарях без пашни. Англии нужны дороги, крепости, гавани, мосты. Людям нужна работа. Больно видеть, как они просят подаяние, когда их труд мог бы укреплять государство. Неужто нельзя свести их вместе – потребности страны и руки ее жителей?

Однако парламент не видит, что дать людям кусок хлеба – обязанность государства. Разве не на все воля Господня, разве нищета и убожество – не часть Его предвечного порядка? Всему свое время: время голодать и время благоденствовать. Если дождь идет шесть месяцев кряду и урожай гниет на корню, это Божий промысел, а Бог свое дело знает. Богатых и предприимчивых оскорбляет мысль, что они должны платить подоходный налог, дабы кормить лодырей. А если господин секретарь считает, что голод порождает преступность, так у нас вроде нет недостатка в палачах.

Сам король приезжает в парламент защищать закон. Он хочет быть Генрихом Благословенным, отцом народа, добрым пастырем своих овец. Однако члены палаты сидят с каменными лицами. Итог – полный провал. «Все закончилось законом о порке попрошаек, – говорит Ричард Рич. – Акт не столько в пользу бедных, сколько против них».

– Может быть, внесем его еще раз, – говорит Генрих. – В более удачный год. Не отчаивайтесь, господин секретарь.

Так у нас будут более удачные годы? Он не сдастся: подсунет закон, когда этого меньше всего ждут, начнет со слушаний в палате лордов… есть много способов одолеть парламент, но временами ему хочется разогнать депутатов по графствам: без них он справился бы скорее. Он говорит:

– На месте короля я бы это так не оставил. Я бы задал им страху.

Ричард Рич – спикер нынешнего парламента – говорит нервно:

– Не распаляйте королевский гнев. Помните, как говорил Мор: «Если лев узнает свою силу, его трудно будет обуздать».

– Спасибо, сэр Кошель. Вы чрезвычайно утешили меня текстом из могилы этого кровавого лицемера. Он что-нибудь еще сказал по интересующему нас поводу? Потому что если да, я заберу его голову у дочери и буду пинать по Уайтхоллу, пока не умолкнет окончательно. – Он хохочет. – Палата общин. Черти бы их драли, депутатов. Пустые головы. Думают только о собственной мошне.

Пусть депутаты тревожатся за свои доходы – он вполне уверен в собственном преуспеянии. Хотя мелкие монастыри подлежат роспуску, они могут ходатайствовать об исключении. Все эти ходатайства попадают к нему, и к каждому прилагаются деньги или пенсион. Король не оставляет конфискованные земли себе, а продает в долгосрочную аренду, так что он, Кромвель, завален просьбами на то или иное поместье, усадьбу, ферму, выгон; каждый проситель благодарит за услугу небольшой единовременной суммой или рентой – рентой, которая со временем перейдет Грегори. Так всегда делалось: не подмажешь, не поедешь, просто сейчас все больше таких дел, больше подношений, от которых вежливость не позволяет отказаться. Никто в Англии не трудится больше его. Что бы ни говорили о Томасе Кромвеле, если он берет взятку, то помогает. И всегда готов дать в долг: Уильяму Фицуильяму, сэру Николасу Кэрью, потасканному одноглазому мерзавцу Фрэнсису Брайану.

Он приглашает сэра Фрэнсиса в себе и напаивает допьяна. Сам он в молодости учился пить с немцами и не боится чересчур захмелеть. Год назад Фрэнсис Брайан крепко повздорил с Джорджем Болейном – из-за чего, сейчас толком не помнит, но обида осталась. Пока Фрэнсиса еще держат ноги, он то и дело вскакивает из-за стола и, размахивая руками, в лицах разыгрывает наиболее яркие моменты ссоры. О своей кузине Анне говорит:

– Про женщину всегда хочешь знать, дама она или потаскуха? Анна хочет, чтобы ей поклонялись, как Деве Марии, но при этом чтобы клали деньги на стол, получали свое и проваливали.

Сэр Фрэнсис, как все записные грешники, временами истово набожен. На пороге Великий пост.

– У вас ведь грядет весенний приступ покаяния?

Фрэнсис сдвигает повязку, трет пустую глазницу, объясняет, что шрам чешется.

– Разумеется, Уайетт с ней спал.

Он, Томас Кромвель, ждет.

Но тут Фрэнсис роняет голову на стол и начинает храпеть.

– Наместник сатаны, – задумчиво произносит Кромвель и зовет слуг: – Отнесите сэра Фрэнсиса домой. Только закутайте потеплее: возможно, нам в будущем понадобятся его показания.

Интересно, сколько оставляют Анне на столе? Генриху она стоила доброго имени и душевного покоя. В глазах Кромвеля она просто купчиха, не хуже любой другой. Ему нравится, как она раскладывает товар. Сам он покупать не собирается, но желающих и без него вдоволь.

* * *

Эдвард Сеймур включен в число камергеров – знак величайшего расположения. Король говорит:

– Думаю, я мог бы взять Рейфа Сэдлера камердинером. Он джентльмен по рождению, приятный юноша, да и вам, Кромвель, это будет на руку, не так ли? Одно условие – чтобы он не совал мне под нос бумаги.

Жена Рейфа Хелен, услышав новость, заливается слезами.

– Он будет неделями пропадать при дворе! – всхлипывает она.

Он сидит с ней в гостиной Рейфова дома, пытается утешить чем может.

– Я понимаю, что для Рейфа это огромная честь, и глупо мне плакать, – говорит она. – Только мне страшно думать о расставании. Когда он запаздывает, я высылаю слуг на дорогу его встречать. Мне бы хотелось быть с ним под одной крышей каждую ночь до конца дней.