Ковыль (сборник) - Иван Комлев

В тот день, когда он заходил к Егору Кузьмичу, была у него мысль спросить совета на этот счёт у человека зрелого и удачливого. Фарт, догадывался Воробьёв, тоже во многом зависит от самого человека. Помешал в тот раз Валеев. С той поры как Федьку арестовали в первый раз и избили на допросе – не из-за того, что запирался или грубил, а просто: чтобы показать ему, кто он есть и какая ему уготована участь, – с тех пор близко от себя милиционера он терпеть не мог. Любого милиционера, уж не говоря о Ёське, как называли тогда лейтенанта Валеева даже и друзья. В кулак замначальника райотдела вкладывал для утяжеления свинчатку, отобранную у хулиганов, и целил в почки или печень. Такое воспитательное внушение было принято у него перед тем, как передать задержанного следователю.

В общем, ушёл Федька от греха подальше. Ноги вынесли его на главную улицу, а улица эта шла неподалёку от железнодорожного полотна. Он увидел, что на площадке грузят вагоны ящиками с водкой, их там каждый день отправляли, подошёл, спросил мужиков:

– Помощника не надо?

Они указали ему на пожилого мужчину, отдававшего распоряжения у дальнего вагона – там, наоборот, выгружали наглухо запакованные фанерные ящики:

– Спроси бригадира.

Подойти к «бугру»? Воробьёв заколебался, не потому, что от него несло выпитым, а потому, что он увидел: спереть один такой ящик ничего не стоит даже днём, и начать пахать в такой ситуации почти означало, что он решил завязать с прежней жизнью. Да, он к такому решению пришёл, но ещё не укоренился в своих намерениях и потому сомневался, что праведную дорогу нужно начинать именно сию минуту. В тот момент бригадир оглянулся и махнул ему рукой, подзывая к себе. Федька подошёл.

– Хочешь заработать, – утвердительно сказал мужчина и кивнул на ящики. – Включайся, а то втроём здесь неудобно.

Длинный парень подавал ящики из вагона, двое пожилых относили их на несколько шагов от насыпи и укладывали ровными рядами прямо на землю.

– Как звать-то?

– Федька.

Брови у бригадира удивлённо дёрнулись вверх – кряжистый Воробьёв был давно не похож на мальчишку, – но он тут же спрятал своё удивление.

– Ага. А меня – Пал Ваныч. Давай, Фёдор, в вагон. И аккуратненько, не бросать. Понял?

Кажется, мужик был ничего. Федька включился в работу. Ящики громоздились в вагоне почти до самой крыши, но были не очень тяжёлыми, пуда на два. Лагерная жизнь не дала Воробьёву никакой путёвой специальности, может, и потому, что сам он к ней не стремился, но поднять-бросить научила.

Бригадир, сделав распоряжения ещё у одного вагона, исчез, словно растворился. Часа два без перекура вкалывал Федька, руки с непривычки отяжелели, и он уж не рад был, что ввязался в это дело, и бросил бы, но самолюбие не позволило. Да и Палваныча, неожиданно для себя обнаружил Воробьёв, подводить не хотелось: не помнил он, чтобы кто-нибудь когда-нибудь отнёсся к нему с таким безоглядным доверием.

Бригадир возник возле грузчиков как раз в момент, когда они выставили в вагонный проём последний ящик.

– Ага, – сказал он, заглянув в нутро вагона и убедившись, что выгрузка закончена, – порядок.

Остановил Федьку, который вдруг засобирался уходить даже не поинтересовавшись, когда и где надлежит получить деньги.

– Стоп, Фёдор, с тобой разочтёмся сразу, – достал из кармана брюк пятёрку и протянул Воробьёву. – Будет охотка – приходи ещё. Тут у нас почти круглые сутки не скучно. А желаешь, так на постоянно примем.

– Подумаю, – сказал Федька.

Всё же мысль о том, что ночью спереть тут что-нибудь – вовсе пустяк, была наготове. Однако пятёрка в кармане пока что шуршала – на бутылку с закуской хватит, а больше – зачем? Деньги впрок Федька не копил – не держатся.

А на другой день Федьку встретил на улице Тля. Тля вышел из лагеря чуть позже Федьки, появление его было неожиданным, потому что они не были корешами, и Воробьёв ему адреса не сообщал. Но раз явился, значит, кто-то из Федькиных друзей его сюда направил.

– Слышь, Злой, дело есть, – сказал Тля при первой встрече.

Какое дело, объяснять не стал, сказал только, что нужна заначка, и он присмотрел уже, где её добыть. На краю посёлка, там, где в далёком довоенном детстве Федька с другими пацанами гонял на пустыре рваный мяч, где играл в лапту и попа-гоняла, теперь выстроился микрорайон пятиэтажек. Народ в них жил в основном пришлый и во вновь заселённых домах друг другу незнакомый. Вот там, по мнению Тли, можно было быстро и без особого риска разжиться начальным капиталом для основного «дела». Федька вопросов не задал и ничего не пообещал. Тля забеспокоился:

– Ты чего?

– Не знаю пока. Нездоровится, – соврал Федька. – На этот раз без меня.

– Так и передать?

Федька не ответил; честно заработанную пятёрку они пропили вместе с червонцем, что был у Тли, а потом тот исчез без предупреждения, как и появился.

Первым прибыл расторопный Кузьма, старший, после погибшего Дмитрия, сын Егора Кузьмича. Кузьма работал трактористом в колхозе, в соседнем районе. До своего райцентра он доехал на попутном грузовике, оттуда на автобусе – в город, из города на электричке прикатил, тут всего езды один час.

Кузьма ниже отца, но пошире, особенно в животе. Тёмно-синий шерстяной костюм туго спеленал Кузьму, и он, едва поздоровавшись, поспешил стащить с себя пиджак, расстегнул три верхних пуговицы белой, потемневшей от пота, рубахи, обнаружив ниже чёрной от загара шеи розовую, едва тронутую солнцем кожу на груди. На работе Кузьма не снимал холщовую рубаху даже в самое пекло.

– Уф-ф, – спасённо выдохнул он, – кваску бы!

– Есть квас, есть, – Дарья сходила в тёмный отгороженный угол сеней, где у неё в деревянной бочке на земляном полу прохлаждался квас, принесла полный ковш, поставила на стол, полезла в буфет за стаканами.

Но Кузьма взял ковш в ладони и в два приёма выдул его до дна.

– Мария что? – спросил Егор Кузьмич.

– Не отпустили. Да и самой жалко коров в чужие руки отдать. Уйдёт молоко, сам знаешь, – сын помолчал, потом добавил: – Парни с классной учительницей на прошлой неделе в поход ушли. Там какие-то учёные студенты из земли кости выкапывают. Интересно им. А Надюшка от мамкиной юбки никуда.

После похорон матери Кузьма не приезжал ни разу, но вот встретились, сказал о домашних своих два слова – и говорить больше нечего.

Егор Кузьмич достал бутылку, откупорил, и стаканы, которые Дарья поставила на стол, сгодились.

В два дня собрались все дети Сбруева. Светлана приехала с мужем, Анатолием, лысоватым упитанным мужчиной. Пара эта выглядит комично: Светлана рослая, в отца, взгромоздилась на туфли с высоким каблуком и посматривает по сторонам поверх головы мужа, словно гусыня.