Ковыль (сборник) - Иван Комлев

Когда родилась дочка, Егор Кузьмич окрестил её по матери, она и похожа на мать – любить бы её родителю больше всех, но – нет. Чем-то неуловимым она пошла в деда Лазарева, характером, может быть, гонором и скупостью? Из-за жадности, должно, Светлана не захотела заводить детей и плюгавого своего как-то убедила. Работает бухгалтером в райпотребсоюзе, любой товар, какой пожелает, ей доступен, были бы деньги. Мужу из его зарплаты только что на табак и остаётся. Остальные Светка на себя распределяет. Вот и туфли с белыми копытами – зачем? В землю проваливаются, ходить неудобно, а надо форсить. И чёрные в запас привезла, и тапочки из фетра. Будто не знает, что во дворе у отца не асфальт, а туалет в конце огорода. За деньгами прибыли фетюки и уж от своей доли не откажутся. Выгоду везде ищут. Билет по железной дороге им ничего не стоил: Анатолий диспетчером на станции работает; на курорты Светка каждый год бесплатно ездит. И водку дармовую пить умеют.

Сбруеву и не хотелось писать Светлане о выигрыше, но умолчать, конечно, было нельзя, обиделась бы дочь до гробовой доски.

Вот меньшую дочь, Нину, жалко. Привезла ребятишек с собой, куда было ей их девать? Муж у Нины «слинял» вскоре после того, как Игорёк родился, а дочке Варе пять годков тогда было, осталась Нина с двумя ребятишками одна, хлебнула мурцовки. Да и теперь не просто: малярной и штукатурной работой совсем извела себя, вкалывает, тянется на ребятишек, чтобы лишним рублём то место, где отцу положено быть, прикрыть. Славные внучата. Варюшке теперь уже двенадцать, ещё год-два – и заневестится.

Игорёк в школу готовится пойти осенью. Говорит:

– Мне букварь купили, дед. Мамка ранец обещала такой, как у Юрки. Ты не знаешь Юрку? Приедешь в гости, я тебя с ним познакомлю.

Когда только вошёл в избу, протянул деду руку, как взрослый, удивился:

– О-го! Какая у тебя лапища! Ну-ка…

Стал примерять свою и дедову ладони, попробовал своими двумя закрыть одну Егора Кузьмича, не получилось, сестру на помощь позвал:

– Варька, давай твои!

Кожа на руках у брата с сестрой рабоче-крестьянская, хоть и оттёртая от грязи по случаю поездки в гости, но загрубевшая и в мелких трещинах, а всё равно приятные ручонки – будто мёд по сердцу Егору Кузьмичу.

Вот для кого денег не жалко. Поделить бы их между Ниной и Ваней, младшим сыном, а остальных угостить как следует да и отправить восвояси – так было бы правильно, по справедливости.

Иван привёз напоказ жену, Наташу, и дочурку Юлечку. Наташа – воистину красавица, русоволосая лебёдушка, взгляд до того голубой и располагающий, что душу её ангельскую насквозь видно и, кажется, она в свой черёд всё в тебе читает, как в книге. Поневоле грехи свои вспомнишь и устыдишься и смотреть на неё долее не смеешь. И радостно за сына Егору Кузьмичу, и боязно – за любовь их открытую, ни от кого не таимую и оттого хрупкую, беззащитную. Наташа смотрит на своего Ваню, будто вчера они только поженились, сияющими от счастья глазами, и каждое слово его ловит, и как бы приглашает окружающих: поглядите же, какой у меня муженёк умный!

Наверное, умный, в науку не зря ударился. С детства у него такая страсть обнаружилась: всякие примеры и задачки словно семечки лузгал. Башковитый. Учительница нарадоваться не могла, говорила при встрече:

– Ване обязательно дальше учиться надо, выучится, академиком станет.

Но пока, похоже, не академик. Ни галстука на нём нет, ни доброй одежонки, полуботинки стоптанные ремонта требуют. Егор Кузьмич думал, когда сын институт закончил и остался в нём работать, что кусок хлеба у младшего всегда теперь с маслом будет, но Валеев тогда же разобъяснил:

– Пока твой Иван заработает себе на масло, гастрит ему будет обеспеченный, а то и язва.

Похоже, близко к правде был майор. Но девочку одевают хорошо, хоть и без фокусов.

У Юли сразу нянька объявилась, Варя. Она ей вместо говорящей куклы. Заодно Варя взяла под своё начало и Дарьиных внучек – Таню и Аню. Петьки-баламута дочерей. Этот шалавый как раз в деревне объявился. Тане пять годков, Ане – два; вот и целый выводок ребятни, гомонят то в доме, то во дворе, крутятся под ногами у взрослых, мешают, и так от этого содома хорошо – не высказать!

Что до Петьки, то припылил он на попутном грузовике всем семейством, боялся опоздать на делёжку. Смех и горе. Дом у него по сей день без крыши – Валя, жена, поведала свекрови под секретом:

– Стропила поставил, а на шифер денег нету.

На шифер или железо Дарьиному сыну можно бы немного денег дать, коли сам до сих пор не разговелся. Конечно, в деревенской жизни рубль и прежде и ныне туго достаётся, но для чего тогда Петька по свету мотался? Дай ему денег, ан окажется, что кровельного материала нигде в продаже нет, ведь пропьёт или размотает попусту…

Не все уместились в доме, ребятишки только со стариками в избе ночуют, остальные – кто где. Баню и предбанник Сбруев загодя от всякого бутора освободил, вычистил, полок вымыл, а Дарья богородской травки по углам набросала – благодать. Лучше, чем в гостинице, куда старший сын Дарьи, Александр, со своей супружницей на постой определился. И Сонька, её дочь, Афоню, забияку мужа, тоже в гостиницу увела на ночлег.

А вот Петька устроился под навесом во дворе, в гостиницу его карман не пускает.

– Терпеть не могу в духоте спать, – заявил Пётр, – на улице тепло, а если что, жена замёрзнуть не даст.

– Конечно, лучше под навесом, – соглашается Валентина, наскучала, видать, без мужа, – если комары не заедят.

Комаров нет – сушь.

Гости вставали поздно, когда Сбруев, управившись по хозяйству, уже успевал умыться и побриться; брился он теперь ежедневно и, облачившись в новую рубаху, выходил во двор, под солнце. Солнце на безоблачном небе уже к девяти часам начинало плавиться и смолить всё, что попадало под его горячий круг. Выставлять себя на жар Егору Кузьмичу приходилось потому, что он помогал Дарье готовить стол к завтраку. А стол этот из свежеструганных досок он соорудил во дворе, иначе никак было не разместиться такому большому табору. Над столом навес, накрытый толем, но всех это укрытие от солнца оберечь не могло.

Кроме детей своих и Дарьиных и внуков непременно тут оказывались Кирилловна с Татьяной, товарищи Кузьмича – Андрей Фомич и Зотов и зачастую Валеев.

Семеро детей, если считать и Дарьиных, а тыщ только пять. Пятую Сбруев сильно распочал. После костюма ещё раз ходил в сберкассу, чтобы купить выпивки вдосталь. Ящик водки опять взял, и десять бутылок коньяка ему продавщица навязала.

– Ты, дядя Егор, что думаешь? Моряк-то привык коньяки трескать по заграницам, ему твоё скупердяйство в диковинку будет, если ты его нашим «сучком» потчевать станешь. А другим попробовать заодно не дашь разве?

Александр про заграницу ничего не говорил. Моряк он военный, кавторанг какой-то, не шибко их, похоже, пускают по чужим странам шляться. Он и на делёжку бы не приехал, полагает Егор Кузьмич, если бы не совпал отпуск с таким событием. Отпуск у него большой, успеет и мать повидать, и на тёплое море свою Лушку прокатить. Водку он, между прочим, хорошо принимает, сколько наливали – ни разу не отставил в сторону. А наутро пришел, словно и не нюхал с вечера, как огурчик, свежий и побритый.